Записки

По возвращении в город мне сообщили о смерти отца. Я сильно плакала и была в таком глубоком горе, что заболела. Мне дали поплакать несколько дней; мне пустили кровь; императрица меня навестила. Когда я почувствовала себя лучше, Чоглокова пришла мне сказать, что императрица велела приказать мне, чтоб я перестала плакать, что мой отец не был королем и потеря невелика. Я ответила: «Правда, отец мой королем не был, но был моим отцом. Надеюсь, что оплакивать его не будет преступно». Она наговорила мне много неприятного; я замолчала и предоставила ей говорить, но никогда не могла забыть этой черты. Я хочу думать, что Чоглокова, быть может, передавала замечания императрицы приблизительно и, быть может, также по глупости не высказывала их связно, но из уважения к ее величеству я не могу думать, чтобы эта женщина мне точно передала то, что ей было велено сказать, ибо доброта сердца в этом случае не господствовала. Эта бесчеловечность меня поражала, и, признаюсь, не могу до сих пор вспомнить об этом без того, чтобы не почувствовать сердечного возмущения. Траур, который я должна была носить по отцу, был сокращен до шести недель, и притом для него полагалась черная шелковая материя; я предоставляла им говорить и действовать и молча повиновалась.

Этой зимой узнала я от моего камердинера Тимофея Евреинова, что Андрей Чернышев, которого мы считали находившимся по дороге или приехавшим в Оренбург и о котором были вести из Москвы, был взят в Тайную канцелярию; тогда эта Тайная канцелярия наводила ужас и трепет на всю Россию. Самая неожиданная случайность раскрыла эту тайну, и вот как.

Один из секретарей этой канцелярии по фамилии Набоков, стоя со своим приятелем, секретарем магистрата, на запятках саней, в которых их жены возвращались от обедни, сказал приятелю, который звал его обедать: «Некогда, нужно мне с моим начальником, графом Александром Шуваловым, ехать в Рыбачью слободу (именье императрицы, где у нее был дом), там есть дичь по нашей части». Приятель, родственник моего камердинера, передал ему это замечание; любопытство их заставило разузнать, что это была за дичь. Они отправились туда, как бы на прогулку, к управителю, и когда они там находились, вошел в камеру солдат, чтобы проверить золотые часы, которые мой камердинер признал за принадлежавшие Андрею Чернышеву. Там же попались ему под руку святцы, которые он тоже узнал и на которых он нашел имя своего сослуживца. Сделав это открытие, он почувствовал себя не совсем ловко. Они были закадычными друзьями, и он умирал от страху, чтобы тот каким-нибудь неосторожным словом не привлек его к делу. Но в особенности он меня умолял Бога ради ни слова не говорить про это открытие и, главное, скрыть от великого князя, который был крайне болтлив. Я обещала ему молчать и сдержала слово; оттого я и приобрела себе тогда в отношении сдержанности не только между своими приближенными, но даже в обществе, такую славу, что каждый мне свободно высказывал свои мнения и никто никогда не раскаялся в том, что сказал: со мной всякий разговор оставался без последствий. Этот способ приобрел мне доверие и уважение многих людей, и этим я научилась многим вещам, какие знать полезно; многие характеры обнаруживались на моих глазах, которых иначе я бы никогда не узнала.

Некоторое время спустя, в одну из поездок императрицы на дачу, поездок, которые она повторяла очень часто, как-то, вставая из-за стола, я вздумала от скуки предложить Чоглоковой пройтись в новые покои императрицы, которых мы еще не видели. Чоглокова ответила мне по-русски: «Как изволите». Я приняла этот довольно двусмысленный ответ за молчаливое согласие, и, действительно, мы с великим князем и с нею обошли эти покои. Раньше мы много раз бывали в старых покоях, так что я ничуть не опасалась, осматривая новые. Только вернулась императрица, как Чоглокова пришла от ее имени основательно намылить мне голову. Она сказала, что императрица была очень разгневана, что я имела дерзость и смелость осматривать ее покои, что пройти туда без ее разрешения означало недостаток уважения; она употребила еще много подобных выражений; никаким извинениям с моей стороны не было места, и сцена кончилась моими горькими слезами. Примите еще во внимание и то, что, когда меня бранили, великий князь от меня отступался и часто, чтобы подделаться, начинал бранить вместе с ними.