Записки

Не знаю, была ли недовольна мною императрица в этом случае, но мне казалось, что она всегда мною недовольна, так как бывало очень редко, что она делала мне честь вступить в разговор. Впрочем, хоть и жили мы в одном доме и наши покои соприкасались как в Зимнем, так и в Летнем дворце, мы не видали ее по целым месяцам, а часто и более. Мы не смели без зова явиться в ее покои, а нас почти никогда не звали. Нас часто бранили от имени ее величества за такие пустяки, относительно которых нельзя было и подозревать, что они могут рассердить императрицу. Она для этого посылала к нам не одних Чоглоковых, но часто бывало, что она гоняла к нам горничную, выездного или кого-нибудь в этом роде передать нам не только чрезвычайно неприятные вещи, но даже резкости, равносильные грубейшим оскорблениям. В то же время невозможно было быть более осторожной, нежели я была в глубине души, чтобы не нарушить должное ее величеству почтение и послушание.

Великий князь был несколько менее сговорчив, однако он тогда был еще очень послушен, но исполнял всё с неудовольствием и против желания; я буду иметь случай говорить об этом впоследствии. Его ребячество и болтливость и тогда уже ему сильно вредили и лишали его уважения людей самых благонамеренных. Я решилась откровенно поговорить с ним об этом, но была плохо принята им и он объявил мне, что не желает моих наставлений – достаточно уже надоели ему наставления других. Может быть, я неумело взялась высказать ему столь великие истины, но ему глубоко внушили, чтоб он не позволял жене управлять собой, и это его заставляло быть настороже против всего разумного, что я могла ему сказать. Он тогда лишь следовал моему совету, когда требовала того крайняя необходимость и когда он находился в беде. Впрочем, я должна согласиться, что ввиду крайней разницы наших характеров мнения или советы, какие я могла ему дать, вовсе не соответствовали ни его взглядам, ни характеру и вследствие этого почти никогда не приходились по вкусу.

Если б я была на его месте, то, мне кажется, со мной не смели бы обращаться так, как с ним обращались; с одной стороны, я постаралась бы не давать этому повода, а с другой – отвечала бы более последовательно и решительно, чем он это делал.

Осенью того же года была свадьба графа Лестока с девицей Марией Менгден, фрейлиной императрицы. По приказанию ее величества я отвезла невесту в своей карете в лютеранскую церковь, где они были обвенчаны, и оттуда я привезла ее обратно ко двору. За два года до того так же был обвенчан граф Сивере. Обыкновенно свадьбы фрейлин приберегались к Масленице, и многие Масленицы прошли без особых развлечений, кроме этих свадеб, не только скучных по сопровождавшим их церемониям, но даже очень утомительных, так как продолжались они два дня сряду до поздней ночи. Кроме того, молодым они стоили так дорого, что часто поглощали всё приданое молодой и, для начала хозяйства, вводили обе стороны в долги.

Через несколько дней после свадьбы граф Лесток устроил большой ужин ее величеству и всему двору. Мы с великим князем были в том числе. В то же время Чоглоковы выдали свою сестру Марфу Симоновну Гендрикову за офицера гвардии по фамилии Сафонов, очень красивого человека. Императрица сделала его камер-юнкером. Он был столь же глуп, сколь тупа была его суженая; во всякой другой стране, вместо того чтобы определить такую особу ко двору (она была фрейлиной императрицы), вся семья постаралась бы скрыть ее в неведомом углу.

Эта свадьба дала повод ужасной истории, долго забавлявшей двор и город. Только они поженились, как молодая стала жаловаться сестре на дурное обращение мужа; она уверяла, что муж, ложась с нею, привязывает ее к стойке кровати, что он ее бьет и скверно обращается с ней. Чоглокова пожаловалась императрице, которая велела позвать Сафонова, выбранила его, поносила его последними словами, дала пощечину и кончила тем, что отправила его в крепость, где он оставался очень продолжительное время. Между тем жена его оказалась беременной; Чоглокова взяла ее к себе. Несколько лет спустя эта дура во что бы то ни стало захотела вернуть своего мужа; ей его отдали и позволили им произвести потомство, не уронившее репутации ни отца ни матери. Достаточно лишь следующей черты, чтобы представить себе, до чего доходила эта женщина в своей глупости: она была поражена ловкостью своей повивальной бабки, которая ей предсказала, по ее словам, что у нее родится сын или дочь; она не могла понять, как могла угадать это бабка?