Записки арбатской старухи

Мамин институт попал в число обвиняемых в формализме, менделизме-морганизме и пр. Директора — академика И. И. Шмальгаузена уволили, его лабораторию и некоторые другие разогнали, всех остальных заставили учить и конспектировать «Агробиологию» Лысенко и строить свою работу в соответствии с его указаниями. Всем заправляли партийные активисты, и их требования нужно было выполнять, иначе выгоняли с работы с волчьим билетом. Все боялись арестов. Арестов было не так много, но многие люди остались без работы. Мама беспрекословно конспектировала труды Лысенко и не допускала моих рассуждений на эти темы, хотя даже школьная программа явно противоречила новой «теории» эволюции. Мама боялась, как и многие ее коллеги, все ждали новых репрессий.

Через некоторое время в одной из медицинских газет появилась ругательная статья о довоенных работах моего отца с соавторами по гуморальным факторам регуляции развития тканей организма. Интересно, что эти работы были основой для разработки им метода стимуляции заживления ран во время войны, который был внедрен в практику госпиталей. Но это не волновало «реформаторов биологии». После того папа был уволен из Медгиза, и у него случился инфаркт.

Реформы затронули и университет. Некоторые кафедры на биофаке были закрыты, отдельные профессора уволены, деканом факультета стал Презент, пособник Лысенко, жестокий и малограмотный человек, несмотря на свои ученые степени.

Все это было тревожно, однако, я по наивности не отдавала себе отчета, что все эти события могут коснуться лично меня. Казалось, что все, что происходит, настолько одиозно, что не может длиться долго. Мама тоже не думала, что эти события отольются на моей голове. Окончив школу с медалью, я подала документы на биофак МГУ и должна была пройти собеседование.

Я готовилась к вопросам по биологии, но комиссия заинтересовалась моей анкетой. Вопросы задавала женщина, которая была секретарем парторганизации факультета. Видимо, она знала моих родителей и спросила, правда ли, что я дочь Р. И. Белкина. На мой утвердительный ответ она спросила, почему я это скрываю. Я удивилась и сказала, что это написано в моей анкете и автобиографии. Тогда почему я поменяла фамилию отца на фамилию матери? Я сказала, что не меняла, фамилию матери мне дали при рождении, и это — решение моих родителей. Последний вопрос «на убой» — читала ли я статью про работы моего отца. После моего утвердительного ответа меня отпустили, и через несколько дней я получила отказ. Формальной причиной отказа было то, что биологический кружок, в котором я занималась, не был зарегистрирован в МГУ.

Это был неожиданный удар — и отказ, и форма отказа, и грубость, с которой я столкнулась впервые в жизни. Для мамы это тоже было неожиданностью. Она была просто убита хамством людей, из которых она с кое-кем была знакома. Никто не думал, что «санкции» будут распространяться на детей ученых, которых критикуют.

Однако нужно было что-то решать. Оставалось несколько дней до окончания срока приема документов. Мама упрашивала меня отказаться от биологии и поступать в Институт иностранных языков на немецкое или английское отделение. А я хотела пойти работать в какой-нибудь биологический институт и учиться на вечернем отделении (уж на вечернее-то меня должны были принять!). А мама считала, что все равно не примут. Папа в это время лежал с инфарктом и не мог помочь. Наконец мы приняли компромиссное решение, что я буду поступать в пединститут, где был биолого-химический факультет.

Я приехала подавать документы в последний день приема. Там встретила еще двух мальчиков, не принятых в университет. Нам тут же назначили собеседование. Я решила, что, если будут задавать анкетные вопросы, то я нагрублю и уйду. Видимо, у меня был взъерошенный вид, потому что человек, который проводил собеседование (это был профессор аналитической химии) неожиданно сказал, чтобы я не расстраивалась, что меня не приняли в университет, что в этом институте тоже можно получить хорошее образование. Я тупо спросила, читал ли он мою анкету. Он сказал, что читал, что очень хорошо, что я — москвичка и закончила одну из лучших московских школ, и он надеется, что я буду хорошо учиться.

Не могу сказать, что я была счастлива, поступив в этот институт, я испытывала какую-то неполноценность. Однако первые же лекции произвели благоприятное впечатление. Первую лекцию — введение в зоологию читал Меркурий Сергеевич Гиляров, который стал моим учителем и впоследствии был бессменным руководителем. В то время М. С. только что получил профессорское звание, он читал курс всего второй год, и читал плохо: он очень быстро говорил, и, при том что он картавил и гнусавил, понимать его было трудно. Кроме того, он высыпал на головы студентов много имен русских и иностранных ученых, о которых никто не слышал. Запомнить эти имена не представлялось возможным, записывать лекцию за скороговоркой М. С. было тоже невозможно. Однако эта лекция меня потрясла и, наверное, решила мою судьбу.