Записки арбатской старухи

В институте я сбросила с себя последние остатки болезни, которая тяготила меня в подростковом возрасте. У нас были обязательные занятия физкультурой. Секций не было, только легкая атлетика, сдача норм ГТО. У меня было полу-освобождение. Это означало, что я должна была являться на занятия, но выполнять упражнения могла по мере сил, и я частенько сходила с дистанции, за что тренеры меня презирали и считали лентяйкой. У нас в группе был один спортсмен — Юра Бударов, член сборной СССР по легкой атлетике. Тогда в нашей стране были такие правила, что все спортсмены, выступавшие в большом спорте, должны были быть либо рабочими на престижных заводах, либо студентами. Так к нам попал Юра, который редко появлялся в институте и все время пропадал на сборах и соревнованиях. Впрочем, основные предметы он учил добросовестно и сдавал по ним экзамены. Он заканчивал свою карьеру спортсмена и готовился стать тренером. Мы упражнялись на маленьком стадионе «Химик», на месте которого позднее построили «Лужники», занявшие неизмеримо большую территорию. Иногда на наш стадион приходил и Юра, который занимался по своей индивидуальной программе. Мы издали восхищенно смотрели на его атлетическую фигуру и невероятно красивые спортивные костюмы заграничного производства и тихо млели. Сами мы занимались в жутких сатиновых шароварах с резинками у пояса и на лодыжках. Однажды Юра подошел к нам, поздоровался с тренером и увидел меня, сидящую на загородке. Он удивился, что это я сижу, и я объяснила ему ситуацию. Он сказал: «Давай, я тебя научу дышать», и тут же договорился с тренером, что будет заниматься со мной отдельно. Видимо он решил попробовать на мне свои тренерские способности, а тренер с удовольствием избавился от меня. Мы стали заниматься с Юрой, и я действительно научилась и дышать, и распределять свои силы, и бегать. Я ему очень благодарна за все. Мы удалялись на стадионе от всех и издали были похожи на влюбленную парочку. Но романа у нас не было — мы были слишком разные, и ему уже было под 30 лет. Юра по-рыцарски относился ко мне. Я помогала ему готовить зоологию и ботанику, которые он плохо воспринимал. Зато, когда я проболела пару занятий по анатомии и должна была нагонять, он сидел вечерами со мной в анатомичке. Лаборанты умилялись, беспрекословно давали нам требуемый материал, а девчонки исходили от зависти. Зимой мы катались с ним на лыжах на Воробьевых горах, а весной он уехал на сборы. Летом Юра появился, чтобы попрощаться. Он уезжал на свои последние соревнования, а потом собирался в Ленинград поступать в Институт физкультуры им. Лесгафта.

Насколько легко я вошла в учебные интересы и заботы, настолько сложно мне дались отношения со студентами, вернее со студентками, которых было подавляющее большинство. Вскоре после начала учебы я заметила у многих сокурсниц крен в сторону комсомольской работы, причем о ней говорили, как о приоритете, и с некоторым ханжеским придыханием. Это мне казалось странным. В школе мы относились к комсомольской работе довольно формально, хотя у всех были какие-то общественные обязанности. По своей глупости я не оценила того, что учусь в педагогическом институте, который готовит не просто учителей-предметников, но идеологически подкованных людей. У нас культивировались и стукачи, и доносы, что до меня дошло не сразу. Я небрежно завалила какое-то комсомольское задание, сбежала с политзанятия и, когда меня начали «прорабатывать», заявила, что общественная работа меня мало интересует. Меня решили наказать, но сначала проверить мое «идеологическое лицо». Для этого обратились к преподавательнице марксизма-ленинизма, которая дала мне отличный отзыв. Фамилия этой преподавательницы была Вульфсон, и через несколько дней ее арестовали за неправильную трактовку основ учения. Тогда развертывалась антисемитская компания, в которой пострадали многие философы (и не только они, потом и врачи). Вот уж я влипла в историю! На меня завели персональное дело, но все кончилось лишь замечанием от комсомольского бюро. Я вела себя глупо, хамила и нажила себе врага в лице секретаря парторганизации, которая потом делала мне мелкие пакости. После этого я стала держаться особняком: во мне не прошла еще обида, нанесенная в университете, и к тому же прибавилось осознание полуеврейства, отделяющее меня от остальной «титульной» массы. Было непросто иметь еврейскую кровь в советской стране. Поэтому я сторонилась всех, хотя внешне у нас в группе были добрые отношения.