Записки блокадного человека

Например, каждый раз, как надо было собираться на работу и заодно брать с собой обеденные банки, – вступал в силу комплекс невнимания. Крышки оказывались неприготовленными, авоську надо было искать. Это повторялось изо дня в день, несмотря на просьбы, на обещания. Это приводило его в отчаяние. Человек, который должен был помогать, – мешал. Рационализация рушилась. Начиналось с крышки, лежащей не на месте, и переходило в крик на тему о невнимании. – А я положил свою жизнь и здоровье на такую неблагодарную сволочь. Пустяка не могу домолиться. Как ты всю жизнь думала только о себе, так и сейчас… – Комплекс лицемерия вступал в силу за едой, когда тетка каждый раз отказывалась в пользу Оттера, но крайне неуверенно и неубедительно, или ела с оговорками. И он злился, потому что ему было приятно, когда она ела то, что он приносил. Он считал, что это должно происходить как-то иначе. И он кричал выработавшуюся стандартную формулу: «прекрати ханжеские номера». Этот же комплекс фигурировал по утрам, когда тетке хотелось лежать в постели, и она делала вид, что встанет сейчас… С комплексом лжи Оттер больше всего сталкивался по вечерам, когда при возвращении домой оказывалось, что задень произошли разные непорядки, которые надо было от него скрыть. И он кричал – не ври, только не ври. – Она говорила – почему ты мне не веришь. – И он кричал: тебе верить! Ты за всю свою жизнь еще не сказала ни слова правды. – Упрямство было всегда и во всем; его невозможно было выделить. Бестолковость – это было все то же превратное представление о вещах, свойственное асоциальному, паразитическому сознанию, и разорванность моментов, которые не могут быть соотнесены между собой. Тогда как здравый смысл и состоит в правильном соотнесении моментов. Но теперь это была катастрофа – это были мясные консервы, которые она ставила (чтобы согреть их к приходу Оттера) на сковородке на горячую плиту, да еще устраивала термос, и они сгорали до углей. И он кричал о разбазаривании крох, которые он добывает своей кровью, и о том, что он позволил себе съесть только крохотный кусочек этих консервов, и это было так вкусно, так вкусно, а теперь…

Из комплекса легкомыслия выделялась одна наиболее катастрофическая для Оттера сторона. Это была ее неосторожность, которая при заболевании, самом легком, сменялась жесточайшей мнительностью, – это происходило оттого, что в каждый данный момент она жила содержанием только этого момента; в одном случае это содержание было здоровье (и потому непредставимость болезни), в другом случае – болезнь (и потому непредставимость выздоровления). Возможность заболевания тетки висела над Оттером страшной угрозой. Но если ей хотелось мыться холодной водой, он знал, что она все равно будет мыться или подтирать пол около ведер, и потом ходить с мокрыми ногами. Он кричал: «Тетя, мало ты меня измучила. Ты должна еще заболеть на мою голову, чтобы окончательно загнать меня в гроб…» Больше всего скандалов происходило из-за некипяченой воды. У тетки была откуда-то засевшая к ней идея, что воду не надо доводить до кипения, а только до 60 градусов, при коих якобы погибают все бактерии (ей нравилась научная постановка вопроса). И как бы Оттер ни бушевал, все равно она пила сама и его поила некипяченой «шестидесятиградусной» водой, уверяя, что чайник сегодня кипел как никогда. И тут можно было изойти кровью, разбиться вдребезги – все оставалось по-прежнему. В ответ на все крики тетка говорила: пока что я ничем не заболела. А вот М.Д., когда я у них жила, как она была помешана на кипячении воды. А у М.Л. одно расстройство желудка было за другим. Так что не в этом дело. Не было ничего, что приводило Оттера в большее исступление. Он кричал: «Пойми же, пойми, ты нас погубишь. Раз сойдет, сто раз сойдет. А в сто первый ты заболеешь. Ведь болеть же сейчас нельзя, нельзя…» Но он знал, что кричать бесполезно. Что он может изойти криком, но вода будет доводиться до температуры в 60 градусов, убивающей бактерии. И на сорвавшемся, затухающем крике он повторял – «как я тебя ненавижу…».

Он привык к тому, что все бедствия, которые происходили в домашнем быту, происходили по вине тетки; в силу ее упрямства. В частности, разрушение ее здоровья. Если она простуживалась – она была виновата, что не послушалась его совета и вытирала этот пол, вместо того чтобы подождать, когда он придет и вытрет. Но ведь ей нужно изображать жертву и самоотверженную мать, чтобы потом его же вернее замучить. Летом он говорил ей – надо выходить каждый день, иначе ты лишишься употребления ног. Она не слушалась и дождалась погоды, когда уже выходить ей почти невозможно, и ноги у нее не действуют, и теперь все окончательно на него свалилось. С утра до вечера он повторял ей – не пей, не пей лишнего. Но все это – горохом об стенку, и теперь она пухнет и т. д.