Записки «черного полковника»

«Некоторые называли Американский комитет “Комитетом спасения России от большевиков – при помощи троцкистов и меньшевиков”! – начал читать я, – Это хитроумные американцы решили таким образом сделать большевикам прививку против бешенства, используя яд слюны революционеров, но другого толка. Таким образом, они заставили одних бесов работать против других. Первые бесы должны были мутить по радио таких же в Советском Союзе – или переманивать их на Запад. Сначала это делали при помощи немецких проституток обоего пола. А потом пустили в ход радиопроституток.

Постепенно психологическая война всё больше превращалась в войну психов. И я просто умыл руки и уехал в Америку. Однако война-то продолжается по сей день. Американцы подбивают советских психов с “печатью Ленина” на бунт. А советское КГБ, прекрасно зная все тайны Гарвардского проекта, преспокойно сажает этих “ленинцев” в психбольницы».

Тут я прервался и спросил Михаила Федоровича:

– Дальше читать?

– Читать, читать, – произнес он. – Там самое важное.

– Хорошо, – ответил я и продолжил чтение:

«В Тегеране на здании Военной академии высечены слова, которые в переводе звучат так: “В стенах живут мыши, а мыши имеют уши”. Прекрасное предупреждение для будущих военных разведчиков.

Но в Америке пошли дальше, говорят, что в Лэнгли на здании ЦРУ имеется библейское изречение: “И познаете истину, и истина сделает вас свободными”. В Библии под этим подразумевается вовсе не американская свобода, а свобода от греха. И мне хочется сказать одну из таких истин.

Откровенно говоря, если бы Император российский в свое время делал то, что сегодня делает КГБ, то есть сажал бы Лениных, Керенских, Троцких и им подобных в “дурдома”, то не было бы в России ни революции, ни советской власти».

Я закончил чтение и поднял глаза на Михаила Федоровича.

– Товарищ майор, – сказал он мне, – я вижу, вы ничего не поняли. Эту справку, чтобы спасти вас, Евгений Петрович просил тут же уничтожить. Но я сохранил ее в сейфе до вашего возвращения, чтобы поговорить с вами предметно.

– Михаил Иванович, – сказал я, – вы впервые обратились ко мне на «вы». Дело так плохо? Но ведь это не мои мысли, а Крымова. Это он считает, что…

– Он считает, а ты его мыслями аргументировал вывод о том, что революцию у нас сделали сумасшедшие. Ты что действительно так считаешь?

– Нет, конечно, – ответил я.

– А из твоей справки именно это и вытекает.

Он достал из кармана зажигалку, крутанул колесико и поджег уголок бумаги, на которой была напечатана справка. Когда листы догорели до половины, он ловко поместил их в огромную пепельницу. Остатки справки догорали уже там.

– Шеф потребовал твое личное дело, – сказал мне начальник, – просмотрел от корки до корки и просил профилактировать тебя. Считай, что я сделал это. Все, иди и никому об этом не говори.

Я пошел к дверям кабинета.

– А знаешь, что удивило его в твоем деле? – спросил Михаил Федорович и поднял глаза к потолку.

– Нет, – ответил я.

– То, что ты был на фронте с первых дней войны и что, командуя батареей, был тяжело ранен, но после излечения снова просился на фронт.

Я открыл рот, чтобы сказать то, что в таких случаях говорили фронтовики, мол, я не из тех, кто всю войну за Уралом фронт искал, но Михаил Федорович догадался об этом и скроил кислую физиономию, означавшую: ну вот ты опять начинаешь. И я не стал ничего говорить.

Расим