Записки Флэшмена. Том 2.

— Но не властей я опасаюсь, а завистливых конкурентов. Моя маленькая шарада собьет с толку многих, но не всех. Некоторые, зная Бловица, будут сомневаться. Они могут сесть в мой поезд. И даже предпринять попытку ограбления. Вот почему, — тут он похлопал меня по коленке, — вы едете со мной. Я такой маленький, а вы такой большой. Кто знает, что предпримут эти злодеи на пути отсюда в Париж? Но чего мне бояться, — с веселым смехом восклицает этот идиотище, — когда рядом со мной храбрейший офицер английской армии, человек, с которым я связан судьбой?

Я мог бы ему сказать, что это слабое утешение на случай, если по нашему следу идут громилы Бисмарка: все равно что полагаться на стоп-кран. Но пожалуй, не стоит — даже Отто на такое не осмелится. Журналистская братия Бловица — дело другое: когда мы прибыли на вокзал, я видел, как репортеры толпятся на платформе, встречая его скрытыми ухмылками и иронично приподнимая шляпы. Он же направился прямиком к вагону, похожий на разъяренную лягушку в своем меховом плаще и фетровой шляпе, не обращая внимания на приветствия. Я стал играть свою роль, подхватив его под локоток и изобразив на лице самый грозный из своих оскалов.

Секретарь и коллега Бловица, Уоллес, находились уже в купе. Когда ровно в половине первого мы тронулись, Бловиц приказал секретарю открыть блокнот, сложил пухлые ручки на брюшке, прикрыл глаза и с полчаса диктовал текст. Это все была несусветная лабуда, сплошь на немецком, с проскакивающей время от времени французской или английской, в порядке пояснения, фразой, а он даже не запнулся. Один раз, когда поезд совершил неожиданную остановку и нас всех едва не сбросило с мест, Стефан продолжал диктовку. Закончив, он свесил голову, как китайский болванчик, и моментально понизился в сон. Я не могу припомнить равных этому человеку по силе воли и концентрации.

Бловиц как в воду глядел: в поезде ехали и другие журналисты. Уоллес заметил в соседнем вагоне двух немцев и итальянца, но, когда один из них попытался заглянуть в наше купе, я послал его куда подальше, и нас оставили в покое. Они ходили за нами по пятам во время остановки на обед в Кельне, но мы оставили их с носом, вернувшись к поезду поодиночке, заставив их разделиться: один пошел за Бловицем, второй за мной, третий — за секретарем. Оставшийся без пригляда Уоллес шмыгнул в уборную, неся за пазухой договор с преамбулой и всем прочим, и просидел там до времени отправления поезда на Брюссель, откуда ему и предстояло телеграфировать статью в Лондон. Уоллес выразил сомнение, согласятся ли бельгийцы передать такой большой документ. В случае затруднений Бловиц посоветовал подойти к суперинтенданту и сказать, что «Таймс» намеревается использовать их линию для ежедневной пересылки новостей в Лондон (с соответствующей оплатой), и это сообщение является проверочным. Естественно, если брюссельцев это предложение не интересует, ну... дальше можно не продолжать.

И вот на следующее утро, в субботу 13 июля 1878 года, накануне момента, когда ведущие государственные мужи Европы должны были торжественно скрепить трактат подписями, Отто Бисмарк в состоянии, близком к апоплексии, взирал на телеграмму из Лондона, известившую его, что все шестьдесят четыре статьи с преамбулой и т.д. опубликованы в дневном номере «Таймс» — в переводе на английский. Только и разговоров было, что об этой сенсации! Когда я пытался высвободиться из жарких объятий Бловица в Париже, наш герой буквально раздувался от славы, самодовольства и благодарности. Я тоже в накладе не остался. Не каждый день ты принимаешь участие в одном из величайших журналистских предприятий, и когда сейчас я наблюдаю какого-нибудь ворчуна, кряхтящего, разрезая свежую «Таймс», а потом сетующего на отсутствие интересных новостей во всем номере, говорю про себя: «Знал бы ты, сынок, что стоит за этими статейками, которые ты получаешь на блюдечке». Единственное, о чем я жалел на пути в Лондон, так это что не попрощался должным образом с Каприз — ради этой девчонки стоило ввязаться в эту историю, не говоря уж о хвосте, накрученном Отто, и я с нежной улыбкой вспоминал «Панч» и прозрачный шелк, облекающий тело шикарной гурии на фоне залитого светом окна... Что ж, подчас не знаешь, где найдешь, где потеряешь.