Записки Флэшмена. Том 2.

— Да, на его яхте у берегов Корфу в 1868 году, когда возвращались из Мексики, после безуспешной попытки спасти его брата Максимилиана от расстрельной команды хуаристов. Отважная авантюра, принесшая вам не только благодарность его величества, но и орден Марии-Терезии, врученный, — его бровь лукаво вскинулась, — императрицей Елизаветой. Разве она не персик, а? Я вполне назвал бы эти отношения дружескими.

Ребята выучили свой урок на зубок. «Отважная авантюра» была самым кошмарным афронтом со времен отступления из Кабула, и все по милости Максимилиана, которого стоило прибить, кабы его не расстреляли. Я выбрался из переделки благодаря чуду и бесценной помощи доблестной маленькой сорвиголовы, принцессы Агги Сальм-Сальм, и шайки немытых головорезов Хесуса Монтеро. Последний протянул мне руку только потому, что верил, что мне известно местонахождение сокровищ Монтесумы. Сам дурак. Еще одна страничка из дневника жизни, и единственное мое сожаление об императоре Максе заключается в том, что для новичка он был недурным крикетистом и обещал стать средней руки отбивающим, если бы выжил[890]. Но нет смысла отрицать, что Франц-Иосиф выказал несвойственную для императоров благодарность, а прекрасная Сисси (императрица Елизавета для вас) одарила меня симпатизирующим взглядом, прикрепляя на грудь белый крест. Ума не приложу, куда он затерялся — наверное, валяется где-то в выдвижных ящиках.

— Император Франц-Иосиф обменивался с вами рукопожатием? — спрашивает Кральта.

Чертовски странный вопрос, погрузивший меня в раздумья.

— Наверное... Да-да, было дело, при встрече и прощании.

— Тогда он наверняка друг вам, — бросает Штарнберг. — Обычно император подает лапу только близким родственникам или жутким шишкам. Тогда вы видели его единственный раз... Как думаете, захочет ли он встретиться с вами снова? Ну, радушно принять, предложить погостить с недельку или что-то в этом роде?

— Какого дьявола мне знать? И какое, черт возьми, отношение...

— Бисмарк уверен, что будет рад. Не то чтобы канцлер интересовался, но ваше имя было недавно упомянуто в разговоре с императором, и тот весьма тепло отозвался о вас. С благодарностью даже. И эта-то бесчувственная рыба, представляете?

— А императрица? — подает реплику Кральта. — Проявила она расположение к вам?

— Она была очень... любезна. Очаровательна. Знаете, это...

— Вы восхищались ею?

— Ну ясное дело! — хохочет Виллем. — Кто же ею не восхищается? ПолЕвропы сходит с ума по прекрасной Сисси!

— Вы встречались с ней позже, — продолжает Кральта. — В Англии.

— Ну да, мы охотились с ней пару раз.

— Охотились, ага? — хмыкает Виллем. — Было ли это единственное... занятие, которому вы предавались?

— Да, черт вас побери! И если ваш треклятый допрос клонился именно к этому...

— Это необходимо было выяснить, — отрезает принцесса, смерив меня взглядом поверх своего носа. — Стало быть, у императора не имеется ни малейших причин чувствовать... ревность по отношению к вам? В том, что касается его жены?

— Или, говоря более тактично, — вмешивается Штарнберг, — случись вам проходить мимо, не захлопнет ли Франц-Иосиф дверь перед вашим носом всего лишь из-за того, что тут замешана малютка Сисси?

И он издал короткий такой смешок, который начал уже вызывать во мне раздражение.

— Ну вот и отлично! Знаешь что, Кральта — Бисмарк был прав. «Флэшмен — тот самый человек»... Ого, вот и Мюнхен! Как стремительно летит время в приятной компании!

Билл встал и достал часы.

— Стоим мы всего пять минут... Вы ведь не намерены делать резких движений, Гарри? Немецкая тюрьма, как вам известно, местечко не самое уютное.

Ему не было нужды беспокоиться. Пока мы ждали, наблюдая за упорядоченной суетой мюнхенского вокзала, в голове моей билась единственная мысль: австрийская граница в каких-нибудь шестидесяти милях, это часа два ходу, и если мне повезет (сильно повезет, согласен) ускользнуть от них, я окажусь вне досягаемости баварских законов в стране, которая на ножах с Германией и будет настолько же расположена выдать беглеца, как я постричься в монахи.