Записки Флэшмена. Том 2.

Помимо собственной точки зрения на вердикт, мистер Шор высказывает еще несколько любопытных замечаний. Он описывает недовольство, направленное против принца, как выходящее за рамки, и стоит согласиться, что каковы бы ни были грехи будущего короля Эдуарда VII, вряд ли он заслужил такой шквал критики, обрушившийся на его беззащитную голову со страниц газет, почуявших знатный скандал и довольных шансом отыграться на венценосном козле отпущения. Мистер Шор размышляет, могли ли в 1932 г. «уважаемые» издания проявить такую критичность. Быть может, он и прав, хотя ему не довелось прожить достаточно долго, чтобы увидеть 1990-е. В то же время принц допустил прискорбную ошибку, когда прозвучали первые обвинения в жульничестве. Шор явно прав, утверждая, что любой умный человек принял бы все возможные меры для разрешения спора между обвиняемым и обвинителями на месте. И действительно, нельзя не отметить отсутствия здравого смысла во всех аспектах этого дела, как и нелепую уверенность, что его удастся замолчать. Не вызывает сомнений (Флэшмен это подтверждает), что голову потеряли не только принц и его советчики, но и Гордон-Камминг: в противном случае он ни за что не подписал бы злополучный документ.

Проходится Шор и по ведению процесса: «стараниями судьи он был превращен в театр, причем самого низкого пошиба».

Развеет ли сенсационное разоблачение Флэшмена туман неясности, решать читателю. Оно вполне согласуется с известными фактами, и если кажется несуразным, то разве не таков весь этот скандал с баккара?

Увлекательный эксперимент, который я проделал лично, заключается в том, чтобы закрыть обложкой предисловие к книге Шора и последнюю ее страницу, содержащую вердикт, и, дав почитать не знакомому с делом человеку, спросить, считает ли он Гордон-Камминга виновным или нет. Ответ бывает очень любопытным.

Флэшмен и Тигр (1819 и 1894)

Когда тебе переваливает за семьдесят, стоит дважды подумать, прежде чем совершить убийство. Заметьте, это не та вещь, на которую мне легко решиться, хотя за свою жизнь я выписал последний счет нескольким десяткам врагов королевы, не говоря уж о множестве плохих людей и придурков, которых угораздило попасть на линию огня, когда палец дернулся на крючке. Смело за сотню, склонен я думать, и это совсем не дурно для прирожденного труса, которому уклоняться от боя привычнее, чем обедать, и который смылся с большего количества полей сражений, чем способен вспомнить. Я был везуч, наверное, а еще — чертовски быстр.

Но то речь о лишении жизни по долгу службы, как солдата, или во время многочисленных злоключений по всему свету, когда вопрос стоял так: либо я, либо тот, другой парень. Предумышленное убийство — дело другое. Для него требуется гораздо больше отваги, чем наличествует у меня. Надо все обдумать, взвесить последствия, недрогнувшей рукой занести над головой наивной жертвы молоток и нанести удар. Куда проще, когда ты в запале ярости, как когда я скинул де Готе с утеса в Германии в 48-м или подбил слабоумного стюарда пальнуть в спину Джону Черити Спрингу, М.И.[1044], на невольничьем судне у берегов Кубы. Вот это в моем стиле — заставить какого-нибудь идиота делать грязную работу за тебя. Но бывает время, когда ни один козел отпущения поблизости не пасется, и приходится засучивать рукава самому, утирая пот при мысли о черном балахоне и петле в конце восьмичасовой прогулки. При одной мысли у меня зубы стучат о край стакана, пока я пишу эти строки. Эй, если ты напортачишь и жертва сама обрушится на тебя со всем пылом и яростью, а? Такое ведь запросто может случиться, когда ты старик с трясущимися руками и слезящимся глазом, слишком одряхлевший даже для того, чтобы обратиться в бегство. Что сможет побудить вас, на склоне лет, на попытку убить посреди цивилизованного Лондона человека пятнадцатью годами моложе и который при этом отменный стрелок с поясом, увешанным скальпами, способный с завязанными глазами отстрелить вам уши? Потому как я имею в виду не кого-нибудь, а самого «Тигра» Джека Морана.