Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

Здесь же, на моих глазах, началось создание бессмертного образа Олоферна в опере А. Н. Серова «Юдифь»[922]. Когда зашла речь о том, что необходимо дать образ настоящего ассирийского владыки, Мамонтов рекомендовал мне купить какие-либо художественные издания, отражающие эту эпоху, а Серова просил сделать эскизы декораций (эти эскизы впоследствии Серов подарил мне, в настоящее время они в Уфимском художественном музее). Когда я привез издание Гюнтера «История внешней культуры» и «Историю Ассирии» (Масперо)[923], с жадностью накинулся Шаляпин на рассматривание типов, костюмов, поз, и тут-то Серов показал свое удивительное уменье имитировать движения и выражения различных образов. Серов просто взял полоскательную чашку со стола и, обращаясь к Шаляпину, говорил: «Вот, Федя, смотри, как должен ассирийский царь пить, а вот (указывая на барельеф), как он должен ходить». И, протянув руки, прошелся по столовой, как истый ассириец, Мамонтов, одобряя, подчеркнул, что пластика должна быть гораздо резче, чем на изображении в изданиях, так как нужно рассчитывать на сцену.

Шаляпин тут же прошелся по столовой и затем взял ту же полоскательную чашку, возлежа на диване, принял ту позу, которую бессмертно потом запечатлел художник Головин в известном портрете Шаляпина в роли Олоферна[924].

Шаляпин буквально, как губка, всасывал в себя все меткие замечания художника Серова, цветистые замечания художника Коровина и серьезное обоснованное мнение Мамонтова, касающееся, главным образом, создания внешнего облика. Но видно было, как он претворял в себе эти навеянные образы и как сам творил… В вокальном отношении Мамонтов отлично понимал, что партитуры композитора вполне достаточно для талантливого певца. Здесь же Шаляпин на глазах спокойно сидевших за столом, внезапно, без всякой просьбы встал, как-то сразу приняв фигуру Гремина в «Евгении Онегине»[925], прекрасно спел арию. И дальше, когда ставился «Моцарт и Сальери» Римского-Корсакова, Шаляпин изображал Сальери по замечаниям и наброскам Врубеля, углубляя по-своему тип этого завистливого придворного музыканта.

Начали подготавливать «Садко» — царя изображал Бедлевич, про которого Мамонтов говорил, что у него, когда поет, всегда чувствуется язык во рту. Толстый, неповоротливый, с довольным улыбающимся лицом, Бедлевич был преображен в царя «Садко» только благодаря усилиям художников. Бедлевич просил дать ему корону: «Какой же я царь без короны?» «Какую еще вам корону? Ничего больше не нужно!» — был ответ Мамонтова. Позднее, после суда, когда С. И. уже не руководил оперой — Бедлевич все-таки надел на себя корону!

Репетиции впоследствии, когда театр был вчерне отделан, происходили в дневные часы в зрительном зале. Обычно, часа в три мы заезжали с Мамонтовым в театр, садились в темноту зрительного зала. Идет репетиция «Вражьей силы»[926]. Талантливый артист Оленин, исполнявший роль Ерёмки, элегантно развалился в кресле. Мамонтов не выдержал и крикнул на весь театр: «Оленин, не сиди герцогом». Неожиданно все встрепенулись. Мамонтов пролетел на сцену и показал, как нужно сидеть простому Ерёмке, откинувши заученные, ложно-классические позы.

В Мамонтове был прирожденный талант режиссера. Глубоко артистическая натура С. И., восприимчивая в эстетических проявлениях, понимала искусство как необходимый элемент культуры. Недаром он говорил в письме к Кюи, что «дело искусства составляет радость моей жизни», а мне написал в альбом: «Человек, понимающий искусство, может почитать себя счастливым»[927].

В Частной русской опере впервые была поставлена опера «Садко», отвергнутая Мариинским театром как «не интересная и не музыкальная».

Здесь были поставлены «Юдифь», «Майская ночь»[928], «Хованщина», «Борис Годунов», где впервые поразил Шаляпин типом Бориса.

Мы видели примеры необыкновенно чуткого отношения Мамонтова к каждому певцу, в формировании Шаляпина Мамонтов играл решающую роль, как опытный капитан, направляющий мощный, большой корабль в далекое плавание. Недаром в кабинете Мамонтова висел большой портрет Шаляпина в роли Грозного из «Псковитянки» с надписью: «С. И. М[амонтову] — моему первому и лучшему учителю»[929]. Между прочим, С. И. показывал Шаляпину, как нужно петь «Старый капрал»[930]. О пластике всегда беспокоился Мамонтов, часто говоря про артистов: «Как жаль, нельзя у него отрубить на время спектакля руку — болтается, да и только». Его завет каждому артисту — прежде всего, любить то, что он изображает, вдуматься и погрузиться целиком в эту роль, совершенно забыв о сцене, о публике.