Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

— Вот там, над моей могилой, — сказал С. И., — нужно сделать надпись: «Вход Шаляпину и Коровину воспрещен!»

Это был редкий отзыв. Незлобивость к людям была отличительной чертой Мамонтова, и сказывалась она даже в случаях явного недоброжелательства этих, других. Он отходил от таких людей, говоря: «Не требуйте от людей благодарности, иначе наживете себе врагов»>[941].

Частная опера перешла в руки к Зимину, вложившему массу средств в это дело. Без тени какой-либо зависти, далекий от мелочного самолюбия С. И. искренно, серьезно давал всевозможные советы этому новому хозяину Русской частной оперы.

Шли годы. Разбрелись друзья, давно ушел Коровин в Большой театр, Шаляпин давно подвизался на сцене Большого театра. В больнице для душевнобольных Усольцева тихо заканчивал скорбные дни М. А. Врубель. Частенько побаливал В. Серов. Совсем одряхлел и постарел Поленов, без выезда живя в своей Тарусе. Давно нет Левитана. Давно нет многих певцов, но все также искра неугасимой жизни сияла в глазах Мамонтова. Он был все тот же, полный экспрессии, теперь — в работе над скульптурой.

Мамонтов не дряхлел, он был далек от какой бы то ни было тени расслабленности и устарелости, вечно живой, вечно интересующийся и горячо реагирующий на все живое и новое в искусстве.

Я помню первое представление в Художественном театре «Синей птицы»[942] и помню тот восторг от пьесы и постановки, когда Мамонтов тут же, при овациях предложил отправить телеграмму автору — Метерлинку.

Брюсов в своих «Дневниках» писал, что Мамонтов: «Бодр, свеж, но, видимо, окаменел. Я заговорил с ним, он обрадовался, уцепился за меня и стал развивать мысль, что художество от деланья „картин в рамах“, которые некуда девать, как повесить на стену, должно перейти к работе нужных всем, но художественных вещей. Я возражал, но он уже не способен понимать возражений»[943].

Брюсов просто не понял Мамонтова — окаменеть он не мог по свойству своего темперамента и в те годы (1901), когда Брюсов писал эти строки, он в свои 60 лет был все таким же, как и раньше. А что Мамонтов всегда стремился к развитию художественной промышленности — это совершенно справедливо.

В дни революции (1917) Мамонтов все так же кипел и горел и, когда по инициативе небольшого нашего кружка организовался «Союз деятелей прикладного искусства»[944], то Мамонтов первый откликнулся и указывал пути для процветания такого Союза.

Наблюдая С. И. на протяжении долгих лет, я был поражен твердостью его душевных качеств, ясностью [ума], не покидавшей его до последних дней, которая отражалась в его ярких незабвенных глазах. Даже в минуту тяжелых потрясений, [таких] как известное «дело Мамонтова», С. И. не терял своего гордого человеческого облика, после того, когда он вышел из тюрьмы, лишенный всех богатств, он был с той же ясной душой, с тем же богатым своим кругозором, с благородным спокойствием проживал скромные дни в своей мастерской.

С 1906 г. до последних дней С. И. около него была безотлучно скромная, тихая Е. Н. Решетилова. Окончивши один из московских институтов, она поселилась при квартире С. И. — за Бутырской заставой. Вела хозяйство и самоотверженно несла все попечения о С. И.

Наступил 1917 г. С. И. стал болеть — и к концу года он стал больше жить в Абрамцеве, там он провел и Октябрьские дни начала революции; по возвращении в Москву болезненное состояние его обострилось. Перевезли его больного на Спиридоновку в небольшую квартирку. Воспаление легких привело к концу его жизнь, и 24 марта 1918 г. С. И. Мамонтова не стало[945].

Небольшой круг его друзей проводил гроб до вокзала Ярославской ж[елезной] д[ороги], и гроб был отправлен в Абрамцево, где под скромной плитой, рядом с могилой своего сына, в выстроенной им церковке, нашел себе вечный покой.

Шаляпин помянул С. И. добрым словом в петербургской газете «Новости».

«С. И. Мамонтов, — [говорил] Шаляпин, — всегда вызывает во мне самые лучшие воспоминания моей жизни, когда я на заре моей сценической деятельности встретил этого чудного человека.

Это было в 1896 г., когда счастливая судьба забросила меня в Нижний Новгород на всероссийскую выставку.

Здесь я встретил Савву Мамонтова с его особенной, монгольской головой, решительными глазами, полного энергии и живости в движениях.

Он часто заходил за кулисы и никогда не говорил ни хорошо, ни плохо, но всегда его появление в театре и за кулисами вызывало чувство чего-то радостного у всех нас, игравших в театре.

„С. И. Мамонтов — это удивительная личность, — говорил мне однажды В. В. Стасов, — он напоминает мне пчелиную матку, за которой летит всякая трудовая пчела“.

„Федя, береги молодость, — говорил мне часто С. И., — не отчаивайся и никогда не унывай“.

„Очень я постарел, Федя?“ — спросил он у меня однажды.

„Нисколько, — ответил я ему, — дорогой С. И. Никто, я думаю, не умеет беречь молодость, как вы“.

Он вздохнул, и мы попрощались.

С. И. так чутко любил искусство, так чутко с любовной нежностью относился к молодым дарованиям и умел всегда отличить истинный талант!..»[946].