Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Устроив дела, спешил вернуться к Новому году в Уфу, к семье. Уехать из Москвы было нелегко. Требовались особые разрешения на проезд, и ехали только командированные в нетопленном вагоне, зато бесплатно. Поезда ползли медленно; где-то в пути задержка часов на 7, затем еще опоздание часов на 5 и еще… И вот, лежу я на верхней полке жесткого вагона, завернувшись в шубу, не раздеваясь; около меня какой-то субъект тоже жмется от холода, а в разбитое окно заносит снег. Воды в вагоне нет, все замерзло, и умывались люди запыленным сажей снегом; редко отыскивался на стоянках мутный полутеплый «кипяток», и с трудом можно было купить у случайного крестьянина кусок чего-то съестного. Буфеты на больших станциях были превращены в казармы, где люди спали на полу со своими мешками, ожидая возможности куда-то уехать…Так встречал я Новый год — 1921 г.

Но все невзгоды были неощутимы. Большое было удовлетворение музеем; музей дополнялся первоклассными произведениями из Музейного фонда, где работать в холодных нетопленных залах, например, в запасной половине Зимнего дворца в Петрограде, было тяжело. Художник Протопопов за неимением транспорта на салазках перевозил вещи из Музейного фонда с Дворцовой набережной на Октябрьский вокзал.

Ближайший к музею круг был из понаехавшей в Уфу из Москвы и Петрограда интеллигенции, вроде артистов, инженеров, писателей, музыкантов, художников. Но музей устраивался не для пришлого элемента, а для Уфы, для своего города. Музей должен быть культурным центром в городе, и его эстетическое воспитывающее значение должно было сказаться, хотя бы и не сразу.

Посетившие музей представители «АРА» (американская организация помощи России) — два американца и один латыш — изумились и оставили запись, как это в дни голода, свирепого тифа, среди общего неустройства и в период восстановления пострадавшего от военных событий города, при таких незалеченных еще ранах, — как можно было в таких условиях создать в Уфе художественный музей, так культурно обставленный и еще устраивающий и лекции, и концерты.

Разрушения в Кремлевских соборах 5–16 ноября 1917 г. Фото 1917 г.

Этим людям непонятно было то чувство, которое двигало нами, вздохнувшими при советской власти свободной грудью. Вдохновленные волевыми устремлениями революционного шквала и мы, скромные работники, несли свои силы на культурное строительство родины. Не смущали нас невзгоды, и голод, и холод нас не отпугивали от любимого дела. Я крепко верил в устойчивость задуманного, и я не ошибся.

Справленный недавно двадцатилетний юбилей музея показал его рост и значение в культурной жизни города.

В одном из путеводителей по Волге, Каме и Белой на страницах об Уфе было даже указано, что художественная жизнь города была пробуждена мною, сделав открытием музея эпоху… (Путеводитель. Изд[ание] «Главвода», 1926 г.)

А сколько встречалось затруднений на первых шагах работы. Сколько сомнений я слышал, сколько было желчной иронии в словах, сказанных еще в то время, как только я стал работать в Коллегии по делам музеев Наркомпроса; и слова: «Большевикам продались?» — были сказаны человеком, который сам постепенно проявил себя впоследствии значительным музейным работником.

Были и курьезы в первые дни открытия художественного музея в Уфе. Музей был открыт ежедневно с 10 часов утра до 6 часов вечера, кроме суббот, дней уборки музея. В этот же день размещались только что полученные из Музейного фонда вещи. Как-то рано утром — звонок. Открываю и вижу какую-то даму с девочкой, робко входящих.

— Музей сегодня закрыт.

— Нам только на минутку взглянуть на «него», а то я сегодня уезжаю, уж очень, говорят, интересно.

Я снова объяснил, что музей закрыт для уборки.

— А «он», говорят, в сундуке привезен?

— Кто «он»? Какой «он»? В каком сундуке?

— Да Вы напрасно скрываете, ведь все же знают, что вчера привезли в музей черта…

Выяснилось, что действительно вчера музейный сторож перевозил с вокзала большой сундук с вещами, полученный из центра. Кто-то из встречных спросил: «Чего, Гаврилыч, везешь?» — «Черта», — ответил Гаврилыч, чтобы отвязаться. Этого было достаточно, по Уфе разнеслась крылатая весть: «В музей черта привезли, живого».

После ухода разочарованной и не поверившей моим объяснениям дамы является некто молодой, одетый в военную форму, с фотографическим аппаратом.

— Разрешите, я сниму «его», действительно должно быть чудо природы…

— Кого желаете снять?

— Да «его», ну, очевидно, урода особенного, «черта», как его называют…

Провел я любознательного посетителя по всем комнатам музея, но это его не убедило.

— Может быть, вы спрятали «его» в кладовую или сарай?

Через минуту приходит знакомый музыкант Б… и шепчет мне на ухо:

— Извините, что я сегодня пришел, когда музей закрыт, но я только взглянуть на «черта». Если заняты, я приду в другое время, только покажите…