Записки мертвеца

Обо всём этом я пока ещё не думал, шаг за шагом пробираясь через лес. Думал я только о том, что буду делать, когда выйду из него, и что скажу патрулю, если тот меня остановит на границе Знаменского. В этих мыслях я не заметил, как дошёл до той самой опушки, на которой мы с Астаховым ещё позавчера устраивали привал. Всё те же поваленные деревья, всё то же кострище между ними, всё тот же трухлявый пень, в котором, должно быть, всё ещё была спрятана та бутылка водки. Но было тут и кое-что ещё, чего раньше здесь быть просто не могло.

Труп.

Обгоревшее, скрюченное тело лежало недалеко от кострища, которое выглядело теперь так, словно затушили его совсем недавно. Тело было не узнать: кожа была тёмно-коричневой, покрытой очаговыми вздутиями и волдырями, одежды почти не осталось, за исключением редких лоскутов под спиной, лицо было обезображено огнём, который полностью съел нос, глаза и губы несчастного. Руки и ноги его были скрючены: как у кота, лежащего кверху лапками. Я подошёл чуть ближе. От трупа всё ещё пахло горелой плотью.

«Неужели это он?» — подумал я.

И тут труп шевельнулся. Он всего-то едва заметно дёрнул пальцем, но уже этим страшно испугал меня. Я хотел было броситься бежать, но, отпрянув к одному из деревьев позади и облокотившись на него, готовясь пуститься наутёк, я успел подумать ещё кое о чём.

«Если это он, то…»

«То что?»

Мысль переросла в подобие диалога. Я всё спрашивал себя, стоит ли мне добить несчастного или он и так уже мёртв, и чуть уловимое движение его пальца мне лишь привиделось. Осторожная часть меня говорила уносить ноги и не искушать судьбу, но сентиментальная часть призывала представить себя на месте бедолаги. Он здорово обгорел, и мышцы его как следует прожарились вместе с суставами, сухожилиями и всем прочим. Стало быть, нормально двигаться он не может — и не сможет. Но, если никто не прострелил ему голову перед сожжением — а никакой раны в его черепе я не заметил, — то он, может быть, всё ещё жив. Жив в мертвецком смысле, разумеется. Жив, но не может никак контактировать с этим миром. Он обречён пролежать целую вечность на этой опушке, если, конечно, мозг мертвеца функционирует вечно, и… И ничего! его мозг продолжит работать в том же режиме, в котором работаем мозг заурядного заражённого, а его тело не сможет никак ответить ни на какие его импульсы. Это ли не ад? И, если этот несчастный — тот, о ком я думаю, заслужил ли он ад? Или можно считать такое состояние сродни обыкновенной, заурядной смерти в том виде, в каком мы знали её до вымирания? А если это — то же, что и смерть, то к чему беспокоиться? Пусть лежит себе да лежит тут — какая разница? Я чувствовал себя зависшим компьютером, который задействовал всю свою оперативную память для решения какой-то простейшей задачи, и близко того не стоившей. Опомнившись, я решил без лишних размышлений сделать то, что считаю правильным, хотя и не понимаю пока, почему это кажется мне правильным. Я достал из-за пояса нож и подумал, что, если моё предположение по поводу личности сгоревшего человека верно, то настало время вернуть подарок. В конце концов, всё равно его у меня отобрали бы при первом же досмотре в Знаменском.

Когда нож оказался во лбу у обгоревшего трупа, подобно миниатюрному крестообразному надгробию на могиле, я встал, отряхнулся и отправился дальше. Уходя, я, кажется, слышал, как тело издало звук, похожий на облегчённый выдох.

На выходе из леса Знаменский патруль встретил меня грубым окриком и звуком вздёрнутого автоматного затвора. Двое ребят направили автоматы прямо мне в лицо, отчего мне, разумеется, стало не по себе. Я сказал им, что я не заражённый, и что я — человек. Они услышали и поняли это. Но продолжили целиться в меня, жестом приглашая подойти поближе.

— Руки за головой держи! — рявкнул один из них и добавил, — Медленно подходи, не дёргайся!

В одном из патрульных я сразу узнал того рядового, которого Астахов позавчера отчитал на моих глазах во время нашего отхода из посёлка. Теперь, видимо, парень стал подходить к своему делу ответственнее.

— Оружие есть? — спросил он и принялся ощупывать мою одежду.

— Нет.

— В рюкзаке что?

— Вещи. Тетрадь. Вода.

— Кто такой? Как сюда пришёл? Погоди… Ты что ли опять? А я думал… Так ты это…

— Долго рассказывать. Веди меня сразу… Не знаю, к кому. К кому они там добровольцев ведут? — сказал я.

— Отведёшь? — спросил рядового другой патрульный, всё ещё державший меня на прицеле.

— Ага. Ну пошли давай. Доброволец.

Рядовой жестом указал на тропинку, соединявшуюся с гравийной дорогой, служившей, в свою очередь, началом пути к стадиону в центре посёлка окольными, обходными путями через дворы и проулки. Я не знал, каким путём поведёт меня патрульный, но сомневался, что это будет тот же путь, которым мы пришли сюда позавчера с Астаховым. Так и вышло. Почти всю дорогу мы шли по центральной улице посёлка, пока в конце концов не оказались у здания администрации — того, с флагом. Дорогой рядовой говорил.

— А я подумал, тот сержант тебя того… В расход, — делился своими соображениями он.

— А оно вон, как оказалось.