Записки о болгарских восстаниях

Первые петухи уже пропели, когда наш отряд, который теперь насчитывал сто человек без малого, выстроился в колонну по два и выехал с песнями в Мухово, тоже чисто болгарское село, расположенное в полутора часах езды от Поибрене, в долине Тополницы. В трех-четырех местах пришлось переправиться вброд через реку, а пешие наши товарищи переходили ее с большим трудом.

Еще не занялась заря, когда мы прибыли в Мухово, где население только что получило воззвание и восстало немедленно. Прежде всего мы распорядились переловить всех местных турецких цыган. Испуганные нашим появлением, они пытались разбежаться, а убежав, могли бы сообщить турецким властям о наших действиях. Собравшиеся на сход муховчане с яростью рассказывали нам, что есть в их селе один цыган, по имени Хасан, который помогает туркам похищать болгарских женщин и девушек: их уводят в лес и держат там по нескольку дней. Кроме того цыган выдал турецким властям нескольких местных революционеров, и они теперь томятся в ихтиманской тюрьме. Словом, этот «фараонов отпрыск» был бичом села.

— Расстрелять его в назидание другим! — крикнул Бенковский.

Многие крестьяне и некоторые наши ребята-сорвиголовы, в том числе доктор Васил, побежали к лачуге цыгана, который в ту погожую весеннюю ночь еще спал, не ведая о том, что болгарские повстанцы уже заполнили село. Муховчане восстали перед самым нашим приездом, так как «кровавое письмо» шло к ним долго.

— Мы давно уже собирались его прикончить, да боялись, как бы нам за это не досталось, — говорили крестьяне, увидев, что мы готовы удовлетворить их желание.

— Отворяй дверь, свинья! — кричали повстанцы, подойдя к жилью Хасана.

— Убирайтесь отсюда, мерзавцы! — крикнул в ответ обреченный цыган, взбешенный тем, что кто-то нарушил его сон. — Люди еще утреннего кофе не пили, а вы…

Несчастный! Он подумал, что к нему пришли по делу. Дверь затрещала от пинков.

— Караул! Соседи, на помощь! — раздался из лачуги истошный крик Хасана после того, как дверь упала.

Затем все стихло. Хасана привели к нам, скрутив ему руки за спину. Он оказался крепким человеком — не просил прощения, да и вообще ни слова не вымолвил, и это еще больше озлобило повстанцев. Может быть, он вспоминал свои грехи, свое преступное прошлое, и потому не смел просить пощады. Так или иначе, но держался он с беспримерным хладнокровием. Когда его повели казнить на высокий берег Тополницы, в его лачуге, находившейся поблизости, голые цыганята и их мать подняли крик. Хасан содрогнулся, словно его пропороли насквозь, и хотел было обернуться, но не успел — нож повстанца вонзился ему в спину… Тяжелая, возмутительная сцена!

Многих других местных цыган к нам тоже привели связанными, но ни одного из них мы и пальцем не тронули. Муховчане засвидетельствовали, что эти цыгане не только искусные мастера, но изготовили много ножей и ружей для болгар, ни слова не сказав об этом туркам.

— Живите на свободе и радуйтесь, — сказал Бенковский этим «мастерам-болгарофилам».

2

Первым днем нашего царствования было 21 апреля. Мы и получаса не пробыли в пути, как вернулись наши разведчики и доложили, что впереди на дороге слышен громкий людской говор, скрип телег и лай собак. Не придав большого значения этим словам, мы продолжали свой путь вниз по течению реки. Но как только мы поднялись на холм, с которого открывался вид на просторную долину Тополницы, у нас дух захватило. Отряд невольно остановился. Происходило нечто из ряда вон выходящее. Долина впереди нас была залита целым морем людей, повозок, рогатого скота, овечьих отар, домашней птицы — уток и кур, которые крякали и кудахтали, взлетая над этим многошумным потоком. Солнце светило нам прямо в глаза, и мы даже в бинокли не могли сразу разглядеть этот движущийся город.

— Это болгары, повстанцы, все они бросили свои деревни и направляются в горы с женами и детьми, — доложили нам разведчики, посланные к толпе.

Мы приблизились к ней. Действительно, это были жители трех деревень — Лесичево, Калугерово и, кажется, Церово. Получив вчера вечером «кровавое письмо», они, не долго думая, запрягли лошадей, погрузили на телеги все, что могли, пригнали весь свой скот и, вооружившись, ночью тронулись вместе с женами и детьми к гористой местности Еледжик. По дороге ехали около пятисот повозок, нагруженных всяким добром. Девушки, взявшись за руки, шли впереди огромного каравана и распевали песни. Другие беженцы оглядывались на свое село и горько плакали, скорбя о том, что оно уже скрылось из виду; третьи утешали плачущих, уговаривая их «не терзать себе сердце», потому что «такая уж судьба»; четвертые укачивали грудных детей, скучавших по своей любимой колыбели; пятые, то ли от радости, то ли с горя, играли на волынках…