Записки о Панемской войне (СИ)

— Страшно?! Разве страшно летать под звёздным небом среди сестёр-валькирий? И когда через какое-то время пришёл бы час моего Зигфрида, я сама прилетела бы за ним верной Брунхильдой и отнесла бы в небесный дворец Доннара, навстречу вечному веселью и вечной славе… Слово «трибут» переводится как «жертва» — по-нашему «opfer». Ваши трибуты, какими бы ни были они профи, живут, как жертвы, и умирают, как жертвы. Даже победив, они не становятся победителями, потому что мечтают не победить, а всего лишь выжить.

Наступил тот момент, когда страшно стало уже Плутарху. «Интересно, есть ли в словах девицы правда, или она напропалую лжёт? А если нет? А если у них там несколько тысяч таких воинов, грезящих о небесных дворцах и не боящихся смерти…? Как бы нам не пришлось тяжко…»

— И много вас таких, кто освоил наш язык в качестве Авантюры? — он резко сменил тему.

— Много, Эйрик! — улыбнулась Труде, — Если со мной здесь что-то случится, будет кому заменить… — переводчица вдруг поняла, как легко и непринуждённо у неё стало получаться враньё, что было бы немыслимым дома. Конечно, Бонни уже начала сносно говорить по-валльхалльски, но полноценной заменой пока не стала… Но что было делать, если правдивый ответ мог определённо повредить ей и всем ее друзьям. А Хэвенсби уже поинтересовался Авантюрой Бьорна.

— Он выучил двадцать тысяч зонгов и развил свою память настолько, что с лёгкостью запоминает любой разговор. Даже на чужом для него языке.

— Пересмешник, — весомо констатировал распорядитель.

— Майстерзингер, — без тени смущения поправила его Труде.

— А что такое обет? — бросился он на новую тему.

— Его мы приносим в четырнадцать. В Мидсоммар… (1) На семь лет.

— И?

— Я не могу открыть вам мой Обет, Эйрик! Обет — это тайна, которая становится явной для всех, когда они видят человека и замечают, как он меняется…

— Мы, однако, приехали, — уведомил распорядитель Труде и Бьорна. Кстати, хотел вас обоих предупредить, не говорите на своём языке в присутствии гостей, как вы это делали при мне… Всё-таки, ваша миссия считается тайной, афишировать её было бы безрассудством…

Комментарий к 2. Каждому миру - своя игра…

1. Мидсоммар - день летнего солнцестояния. Зеркальная противоположность Йоля.

========== 3. Песня шута ==========

Без главной звёздной пары сложно себе представить мир «осени Панема»… Пожалуй, настало время, чтобы она явила себя…

***

В этот вечер Труде впервые пришло в голову, что она ошиблась с выбором Обета. Ещё ей очень захотелось извиниться перед Твилл, которую она изрядно помучила. Не найдя по возвращении в келью после их первой встречи своих шерстяных лаптей, та почему-то решила, что унизится, если напомнит о них вечно босой «менторше» (так они с Бонни промеж себя прозвали переводчицу). Труде к тому времени успела понять, что для Твилл это вовсе никакой не Обет (разве могут быть обеты в лишенном силы духа Панеме!), а плод мимолётной причуды, помноженной на непокорность перед непрошеной «хозяйкой», но попытки сломать её сопротивление и не думала прекратить. Воспоминание о том дне, когда она заставила учительницу почти три четверти часа ходить вместе с ней босиком по занесенным снегом развалинам Мачу-Пикчу, сегодня вызывало в ней только стыд и ненависть к самой себе. Гордая Твилл моментально озябла (беглянке из теплого дистрикта не помогал согреться толстый плащ с капюшоном из шерсти ламы, который отдала ей Труде, сама остававшаяся в неизменной конопляной жилетке), рыхлый снег до того нестерпимо обжигал ей ноги, что в глазах скоро стало совсем темно от боли — она всем телом тряслась от холода, но продолжала говорить срывающимся голосом только об оттенках белого и названиях гор и камней в языке Панема, не позволив себе даже намека на просьбу о пощаде…

…«Надо было мне учиться носить башмаки из кованой стали», — думала переводчица, тогда утро в модных капитолийских туфельках не оставило бы тех кровавых мозолей, от которых вечером не спасали и балетки, над которыми так потешался Плутарх. Поприветствовав Теренцию, встречавшую гостей в фойе, она поспешила занять кресло в салоне первого этажа, которое нашла удобным и для натруженных ног, и для наблюдения за гостями. Плутарх покинул подопечных, отправившись искать своих приятелей и деловых партнёров, а Бьорн разрывался между желанием обежать весь особняк и страхом остаться в одиночестве, потому кружил по салону, звеня бубенцами и не выпуская «королеву» из вида.