Записки паломника

Блаженнейший Патриарх занял свое место, и радостно-торжественное богослужение совершалось в своем обычном, освященном веками порядке. Наше пение на славянском языке чередовалось с греческим. Семинаристы пели хорошо, задушевно и молитвенно. Греческое пение, на мой взгляд, отличается от нашего некоторой тягучестью. Все же мне кажется, что оно больше подходит для церковного пения, чем наше, особенно партесное, когда исполнители слишком увлекаются внешней, если так можно выразиться, стороной пения в ущерб духовности, приближая его к театральному.

Одновременно с православными, по другую сторону Кувуклии совершали пасхальное богослужение копты и армяне. С высоты помоста мы хорошо видели всю ротонду. Святость места, многочисленная разноязычная толпа молящихся, объединившихся в единой молитве на том самом месте, где Сын Божий по предвечной воле Отца принес Свою искупительную жертву за греховное человечество, – все это наполняло необычной радостью душу и создавало особое, ни с чем не сравнимое настроение. А когда раздавался радостный возглас «Христос Воскресе!», ежегодно повторяющийся второе тысячелетие во всем мире, и в ответ ему многотысячная толпа верующих на разных языках, но едиными устами отвечала «Воистину воскрес!», радостный трепет пробегал по всему телу, а глаза увлажнялись слезами умиления. Взглянув на своих спутников, взглянув на близстоящих, я заметил на всех лицах такое же необычное волнение. Все это надо пережить, перечувствовать – рассказать же об этом нельзя. Вот и теперь, через десять лет, когда я пишу эти строки, благодатное волнение охватывает все существо мое, а душа исполняется светлой радости.

После утрени Патриарх ушел. Толпа молящихся заметно поредела. Видимо, ушли мусульмане и те, кому хотелось посмотреть на самую торжественную часть богослужения. Мы прошли в алтарь храма Воскресения. Там царили тишина, полумрак и торжественное спокойствие. Пришел наш духовник архимандрит Филарет и встал перед жертвенником. Все мы, миряне-паломники, повернулись к нему, и я оказался в первом ряду. Началась исповедь. Неожиданно я почувствовал, что кто-то осторожно, но настойчиво меня отстраняет. Скосив глаза, я заметил, что это Александр Феодорович хочет пройти вперед. Я пропустил его. Он вышел, повернулся к нам лицом и прежде, чем приступить к исповеди, испросил прощения. Он стоял прямо против меня, и казалось, что обращается именно ко мне. Можно ли было в этом месте и в такую минуту не простить искренно друг друга?! Это прощение не было обычным, с которым мы перед исповедью обращаемся друг к другу. Это было особое и, пожалуй, самое искреннее прощение, которое я испытал за всю свою жизнь. Дивны дела Твои, Господи! Каждый из нас также испрашивал у всех прощение.

Исповедь всегда благодетельно действует на душу человека, но эта исповедь была особенной. Никогда прежде я не переживал подобной исповеди и не чувствовал такой духовной радости и умиления, какие почувствовал здесь, когда отец Филарет, покрыв мою голову епитрахилью, прочитал разрешительную молитву.

Умиротворенные духом, с радостным сердцем мы вновь прошли к Святому Гробу, где началась литургия. Теперь нас поставили у самого входа в Кувуклию. Все мы были взволнованы, и певцы наши пели с таким увлечением, что семинаристы незаметно исчезли и только наш хор заканчивал литургию. Следует заметить, что большая часть литургии совершалась на греческом и арабском языках, а наш хор пел по-славянски.

Для принятия Святых Таин нас провели в алтарь. Первый раз в жизни довелось мне, грешному и недостойному, приобщаться в алтаре. И где? У Святого Гроба Господня в Светлое Воскресение Господа нашего Иисуса Христа! Я отдавал себе отчет, где нахожусь, и в то же время не понимал, как я, великий грешник, попал сюда? За что Господь послал мне такую великую милость? Я радовался, мало сказать радовался! Душа моя ликовала, и ликование переливалось через край существа моего. В то же время я трепетал, сознавая свою греховность и святость того места, где все это совершалось.

Литургия закончилась в 3 часа 30 минут утра. Мы не торопились уходить и в числе последних вышли из храма на площадь. На улицах было темно и тихо. Кое-где горели фонари. В этой тишине чувствовалась какая-то особенная торжественность, и мы в молчании, под сладостным впечатлением всего пережитого в эту незабываемую пасхальную ночь, дошли до Яффских ворот, где обычно стоят такси. Но в такую рань здесь было пусто. Постовой полицейский, узнав, что мы русские паломники и возвращаемся из храма в свою гостиницу, вызвал по телефону такси, и мы благополучно добрались до места отдыха. Только войдя в свой номер, я почувствовал усталость, сразу же лег и уснул.