Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Надо учиться этому. А где? У кого? Специальных школ для оперных певцов тогда не было.

И еще – все осложнялось репертуаром. Теноровые партии, с которых надо было начинать, сводились лишь к Фаусту да Ромео. Но ведь это – совсем не для начинающих! В драме за подобные роли берутся лишь опытные актеры, на 8-й, на 10-й год театральной работы… Не абсурд ли, не безумие ли начинать с этого?

Мечась и ища выхода из создавшегося положения, надумал я попроситься бывать за кулисами итальянской оперы, гастролировавшей тогда в Петербурге в зале Консерватории.

«Присмотрюсь, приобвыкну, постараюсь потом подражать тому, что увижу у опытных знаменитых артистов».

Так я и сделал. За кулисы меня пустил случайно меня слышавший режиссер Итальянской оперы, – некий Дума. Он позволил мне посещать спектакли и наблюдать за происходящим на сцене из первой кулисы. Я помещался рядом с занавесом.

Мне это кое-что дало, конечно. Я слушал великолепное пение баритона Баттистини, сопрано Баронат, баса Аримонди и других и наблюдал их близко, «в двух шагах от себя». Но научился-то я от них совсем немногому: оперы итальянские ставились совсем не те, что были нужны мне. И певцы – пели-то хорошо, но «играли» из рук вон плохо. Это было ясно даже мне.

Может быть, этим объясняется и то обстоятельство, что в памяти моей от этого времени уцелели не столько впечатления от Итальянской оперы, сколько пустяковый, но характерный разговор мой в одном из антрактов.

В кулисах рядом со мной дежурил пожарный Казанской части… Опустился занавес… Певице Баронат поднесли корзину цветов… Одну! Пожарный посмотрел на нее и вдруг заговорил (а до того все молчал):

– Твяты! Много ли тут? Вот в Мариинском театре твятов так твятов! Там иной раз танцовщице всю сцену уставят твятами-то! Оно, конечно, потому – заступницы! Коли проворовался который, – сейчас этто ей рублей на триста твятов!

– Ах вот как, – говорю, – вы, значит, и в Мариинском театре бываете?[11]

– А как же?.. Конечно, бываем!

– Что же вам там больше нравится? – допытывался я дальше. – Балет или опера?

– А нам все одно! Куда назначут. По наряду, значит.

– Ну а все-таки? Коли бываете в опере, так какая же опера вам больше всего нравится?

– Вот, – отвечает пожарный. – Есть такая опера – «Лойенгрин» называется… Там двое за одной увязались тоже… А они (?) его (?) и укокошили.

Не помню решительно, до чего мы договорились с пожарным дальше. Но его «Лойенгрин», которого «укокошили», живет во мне до сих пор.

Долго пришлось мне болтаться в поисках учителя сцены. Многие многое мне советовали – сходить туда-то, обратиться к такому-то… Называли мне и не певцов, а артистов и режиссеров драмы.

Помню, отправился я к некоему Ник. Андр. Попову (он ставил там и сям драматические спектакли и имел репутацию человека очень культурного). Он с участием меня выслушал, но заниматься со мной не взялся, а посоветовал обратиться к артисту Императорского Александринского театра Юр. Мих. Юрьеву.

«Он как раз работает сейчас над ролью Ромео… Он вам все покажет».

Я этому совету не последовал и к Юрьеву не пошел, так как достаточно был напуган «показыванием», когда меня учили петь. И через некоторое время совершенно случайно наткнулся на другого драматического артиста, который занимался и с оперными, и у него (на курсах Е.П. Рапгоф, Малая Морская, 7) существовал даже особый оперный класс. Это был некий Андрей Павлович Петровский – тоже артист Александринского театра – сценический учитель, как оказалось потом, многих выдающихся оперных артистов[12].

Я отважился прийти к нему прямо на урок и застал там целую группу его учеников.

На вопрос: «Что вы желаете?» – я ответил, что ищу руководителя, хотел бы поучиться сценическому искусству.

– Ну так спойте! – сказал он мне.

Но только было я взялся за ноты и приготовился петь (тут был, конечно, и аккомпаниатор), как мне говорят:

– Нет, нет!.. Идите на сцену[13] и на ней спойте и сыграйте нам что-нибудь хорошенькое… Кстати, что вы собираетесь петь?

Я назвал каватину из «Фауста».

– Ого! Прекрасно! Ну так идите же и покажите нам Фауста.

– Но ведь я же ничего не умею… Я учиться пришел, – говорю я.

– Ничего! Проявитесь, как умеете… Нам легче будет составить о вас мнение!

Отказываться дальше, конечно, не пришлось, и вот – можете себе представить – отправился на сцену и при всем-то классе начал изображать из себя влюбленного юношу – Фауста…

Боже мой! Если бы кто-нибудь попросил меня сейчас рассказать, как же именно «изображал», как держал себя и что на сцене делал, то, разумеется, я рассказать ничего не смог бы. Я все забыл… Помню лишь, что со мной творилось нечто ужасное, я «плыл без руля и без ветрил» по какому-то потоку, – бессмысленно двигался, бессмысленно делал что-то руками… В общем же я как будто бы старался подражать виденным мною на сцене Фаустам, но все мое сценическое поведение было сплошным скандалом! И как мне было стыдно перед всеми!

Наконец, пытка прекратилась. Высоченная нота (до) взята… Аккорды замерли… Как дурак, стою на сцене и жду приговора.