Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

И воздух сотрясался от взрывов хохота. Всем было несказанно весело.

Позже все изменилось, – вся система лотереи. Ее стали устраивать на каждый внеабонементный спектакль. А «предварительную очередь» додумались перенести от Консерватории к зданию самого Мариинского театра и «хвост» ставить по двум его стенам, образующим прямой угол. А по противостоящей гипотенузе выстраивали густую сеть городовых. «Втираться» не стало возможности, создался деловой порядок. Зато навсегда исчезло веселье.

Вспоминаю и еще одно беззаконие около Мариинского театра – так называемое барышничество, т. е. перепродажу билетов из-под полы, с надбавкой сверх нормы, смотря по обстоятельствам, – и вдвое, и втрое, и даже раз в десять…

Подобное явление когда-то считалось специфически русским. Нигде, мол, в других странах оно невозможно.

Но позже, познакомившись как следует с заграницей, мы убедились, что это далеко не так… Если не барышничество, так черные биржи процветают всюду. У нас только все заимствованное принимает формы особенные, а иногда и неслыханные.

Бывало, не успеет открыться касса, а вам в сторонке какой-то тип уже предлагает купить билет «с надбавочкой».

Кто понаивнее приходит в ярость, зовет полицию. «Наглеца» ведут в часть составлять протокол… Толпа безусых свидетелей. На лицах – искреннее возмущение.

Но не успеют кончиться формальности, а свидетели – вернуться к театру, – смотришь, а тип-то снова в толпе и снова торгует билетами…

Бывало, впрочем, и еще хуже, когда, казалось бы, все было «по закону» и когда не на кого было и протокол-то составлять. Попросту, при самом открытии кассы, и совершенно открыто толпе, простоявшей, заметьте, ночь и прошедшей через лотерею, заявляли, что «в продажу поступает сегодня… четыре ложи и восемь кресел партера»… Всяко бывало.

Чтобы покончить с этим, прибавлю, что позже, будучи уже артистом Мариинского театра, но не желая ни у кого ничего просить и никому одолжаться, я даже «на себя самого», т. е. на спектакль со своим участием, вынужден был приобретать ложу… через барышников.

Как бы то ни было, предположим, что вам повезло и что вы вытянули на лотерее не «пустышку», а «нумерок» на очередь в кассе.

Боже, каким счастьем горят ваши глаза! Да еще если «нумерок»-то низкий, иногда однозначный!

Ведь это значит билеты-то по 32 копейки, максимум по 75 копеек, и сразу на три спектакля. На всю неделю! Прощай, занятия, лекции, книги!

Первый же вторник убеждал, что труды потрачены недаром. Приподнятое настроение не покидало счастливца даже независимо от того, что давали и в каком составе.

В самом деле, нельзя было не поражаться великолепному и громадному (в 100 человек) оркестру! Огромному (тоже 100 человек), звучащему как орган, хору! Чудесным голосам солистов! Декорациям и костюмам лучших художников, эффектам, освещению сцены.

Зрительный зал был голубой, очень изящный, фойе с блестящим паркетом, мраморными простенками, витринами с фотографиями артистов, ослепительным светом, почетным караулом рослых солдат-гвардейцев у царской ложи. Зал был не особенно большим. В нем насчитывалось всего только 1700 мест. Отовсюду все видно и слышно – «только не стой, а садись, пожалуйста!». В центре – громадная и роскошная люстра, и в каждой ложе – по небольшой в несколько свечей люстре. Во время действия свет в зале не тушился, а лишь сильно сбавлялся, но так, чтобы можно было читать программу.

В зале элегантная публика. Красивые, стройные, гладко причесанные и хорошо выбритые люди. Изящные манеры. Парадная форма военных. Фраки и смокинги штатских. Вечерние туалеты декольтированных дам. Очаровательные барышни, все в светлых платьях. Возбужденные лица. Веселье. От всего веет праздником. В результате человек уносил со спектакля самые лучшие впечатления и после, попадая просто в район Мариинского театра, долго не мог оторвать глаз даже от его здания. Все в нем нравилось, было мило и дорого. Все тут твердило, что это-то и есть лучший театр Санкт-Петербурга – знаменитая Мариинская опера…

Меня тянуло к Мариинскому театру и поздним вечером. Я любил гулять около него часов в одиннадцать с тем, чтобы, по возможности, дождаться конца спектакля и видеть также и разъезд публики.

Выходило даже как-то так, что, где бы я ни был, откуда бы ни возвращался домой, – мой путь почти всегда лежал через Театральную площадь.

Ее близость чувствуется еще издали, – над ней зарево электрического освещения. А прилегающие боковые улицы и каналы забиты пустыми извозчиками. Они ждут возможности «проскочить» с седоком на Театральную площадь. Каждый пристает к тебе:

– Барин, сядьте, пожалуйста. Дайте проехать поближе к киятру! Порожнем не пущают. Сейчас представление кончится!

Обычно не отказываешь, – садишься и едешь, чтоб сразу же, иногда чуть не через несколько шагов, и вылезти из санок извозчика, – то у подъезда Консерватории, то у Николаевского кадетского корпуса, у аптеки, у кондитерской Иванова.