Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Полиция знала эти извозчичьи трюки, но смотрела на них сквозь пальцы. Ей важно было, чтобы не нарушался лишь общий порядок. Он состоял в том, что кучера и извозчики, попавшие сюда к началу спектакля, стояли рядами на площади на отведенном им месте и двигаться потом могли лишь по определенному плану…

Медленно тянется время. Иззябшая полиция и жандармы с белыми султанами из конского волоса на головных уборах, кучера и извозчики начинают «нудиться». Шутка сказать – почти четыре часа ожидания! Все переговорено и все выслушано. И сбитень горячий у ходившего по рядам сбитенщика весь выпит… И мороз крепчает… А конца спектаклю все нет.

И театр молчит. Он весь залит огнями и, кажется, застыл в своем великолепии…

Но вот в окне мелькнула первая тень. За ней – другая, третья. Множество теней. Из подъезда начинают выбегать слуги и вызывать кареты таких-то и таких-то господ. За ними – люди, на ходу застегивающие верхнее платье и торопящиеся кто на трамвай, кто на извозчика. Подходят. Садятся «без ряды» и уезжают.

Как муравейник, кипит все у театра. Хлопают двери. Подъезжают и отъезжают экипажи… Недавно еще гладкая площадь вся изрыта копытами и исполосована полозьями. Завтра дворникам убирать чуть свет.

Толпами расходятся возбужденные люди. На ходу обмениваются краткими словами, делятся впечатлениями…

Но мало-помалу людской поток начинает «сдавать». Реже и медленнее стали выходить из театра люди… Безнадежно высматривают седоков оставшиеся не у дел одиночки-извозчики. Городовые и жандармы строятся и торопливо уходят. Площадь окончательно пустеет.

Только у так называемого артистического подъезда театра стоят два-три экипажа – ждут выхода артистов.

Наконец, и они тронулись… Огни тушатся… Театр погружается в сон.

Уходишь и ты, и ловишь себя на том, что твердишь: «Спокойной ночи, дорогой, отдохни. Ты славно поработал сегодня!»

Спектакли Мариинского театра поражали не только редко в нем бывавших и не только внешней своей стороной – богатством и пышностью обстановки.

Они были поразительны и со стороны внутренней – по исполнению. Подымаясь в отдельных случаях на высоту художественного события, они, действительно, при любом составе исполнителей представляли собою музыкально-сценический праздник. Например, спектакли при участии Ф.И. Шаляпина («Борис Годунов», «Хованщина», «Князь Игорь», «Юдифь», «Моцарт и Сальери»), или Собинова («Лоэнгрин», «Орфей» Глюка), или кого-нибудь из иностранных артистов (Фелия Литвин, Баттистини, Роза Феар – Rose Féar – и др.) или дирижеров (Мотль – «Тристан и Изольда»; А. Никиш – «Валькирия» и проч.), или постановки «Сказания о Граде Китеже», «Царя Салтана», «Князя Игоря», «Мейстерзингеров», «Кащея» и проч., или торжественные спектакли вроде «Жизни за царя» по поводу 300-летия Дома Романовых.

Репертуар Мариинского театра был необычайно богат и складывался из всего самого лучшего, классического, а значит, и самого сложного. В нем шли все «большие оперы» (которые в Петербурге и Москве только в императорских театрах и ставились), – русские и нерусские, – от глюковского «Орфея» до штраусовской «Электры», через Мейербера и Вебера и через все ходовое итальянско-французское. Шли почти все оперы Вагнера и, разумеется, все, что только можно себе представить, из русского репертуара – от глинковских «Жизни за царя» и «Руслана и Людмилы» до опер Чайковского, Римского-Корсакова и Мусоргского…

Мариинский театр не знал «трудного» и непосильного… Все, решительно все было ему по силам. Репертуар любой нации и какой хотите эпохи и сложности.

Что касается исполнения, то к нему-то больше всего, собственно, и относилось понятие «образцовая опера».

Образцово были, прежде всего, «сделаны» отдельные партии в каждой опере. Прекрасно подобраны голоса… Хороши не только первые, но и вторые и третьи персонажи. Тщательно, до тонкостей все разучено. Все звучит, ничто не пропадает и «не шатается» – форте и пиано, нюансы, переходы. Отчетлива, «как ягодка», каждая даже крохотная партийка…

Образцовой была и общая слаженность всех партий, слияние их в единый цельный спектакль. Никто никому не мешает, никого никто не перекрикивает. Местами же, когда одновременно поет несколько голосов, не знаешь, чему больше дивиться – безупречной ли интонации или тому, что не отличаешь, кто где поет. Ничей голос не выделяется. Все голоса звучат с одинаковой ровностью, как будто это не отдельные люди, а один инструмент звучит.

Сверх слаженности в спектаклях Мариинского театра отмечалось и еще нечто – благородство исполнения. Это – редчайшее и венчающее дело качество. Не все отдают себе ясный отчет, в чем оно проявляется, но оно чувствуется всеми. Даже серые люди, сравнивая, бывало, мариинских артистов с артистами других театров, говорили в пользу первых:

– Еще бы! Эти-то – сразу видать, что императорские!

И это относилось не к голосам (голоса и в частных театрах бывали превосходные), а к манере петь, к приемам исполнения.