Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Так как подобные посещения репетиций главным дирижером и чиновниками конторы императорских театров, хотя и без посторонних лиц, не являлись в то время редкостью, то репетиция и продолжалась, как очередная, и как будто бы ничего не случилось.

Но стоило Г.А. Козаченко провести с хором эту сцену и взять заключительный аккорд, как сидевший рядом с Э.Ф. Направником незнакомый господин сорвался с места, подбежал к Козаченко и стал ему что-то по-немецки говорить, с чем-то поздравлять, благодарить, – словом, проявлять признаки чрезвычайного восхищения, волнения и проч. То же самое он сделал по отношению к хору, к Направнику, к директору и через несколько минут стал со всеми прощаться и скоро ушел, говоря, что ему очень некогда.

Репетицию прекратили. Хор был отпущен, и Козаченко ушел домой, не понимая ничего из того, что произошло.

И лишь спустя несколько дней он узнал, что незнакомый ему господин был немецким чиновником, командированным предложить дирекции императорских театров привезти из Германии полный ансамбль (оркестр, хор и солисты) для исполнения у нас в России опер Вагнера…

И вот, стоило ему прослушать всего только одну сцену из «Лоэнгрина» на очередной хоровой репетиции, как он бросился на телеграф и телеграфировал в Германию: «Хора не нужно».

Скажу и здесь, что ни Козаченко, ни хор, да и вообще никто в Мариинском театре не находили в пении хора ничего особенного…

«Заветная дверка»

Если смотреть на Мариинский театр с фасада, то слева у «развернутого крыла» его находился специальный подъезд для членов императорской фамилии. А поправее его в углу существовала маленькая дверка, всегда меня очень интриговавшая.

Она «работала», можно сказать, день и ночь, почти без перерывов; и я давно заметил (да и все это знали), что, бывало, утром, и особенно часов в одиннадцать, через нее входит в театр целый поток людей – дам и мужчин (большинство бритых). Все – деловиты… Все торопятся… Всем некогда…

Это так называемый артистический подъезд Мариинского театра, через который спешат на репетиции хор, оркестр, солисты… Сколько часов провел я в свое время около этой дверки, наблюдая за ней украдкой… Сколько радости доставляла мне каждая бритая физиономия, казавшаяся «тем самым», кого так хотелось встретить и рассмотреть поближе и кого на самом деле было так трудно и встретить и узнать.

«Куда спешат эти люди? – спрашивал я себя. – Что ждет их там за дверкой? Счастливцы! Избранники! Как интересна, как волшебна должна быть их жизнь там». О, как хотелось бы и мне как-нибудь прошмыгнуть за ними! Хоть на минуточку!

Я знал, конечно, что этого нельзя… Прошмыгнуть-то и не удастся. Да если бы даже и удалось, все равно из этого ничего бы не вышло: непременно наткнешься на заставу, – не пустят, в императорских театрах посторонним лицам вход на сцену строжайше воспрещается…

Судьбе угодно было, однако, устроить так, что я не только прошмыгнул и «посмотрел», что там, но в течение ряда лет рассматривал, а в некотором роде и изучал все, что там делается.

И пожалуй, стоит рассказать, как это произошло. Нужды нет, что началось с больших моих разочарований. Совсем не так я себе все там представлял.

Великим постом в Мариинском театре устраивались «пробы» и конкурсы для желающих поступить в хор, в оркестр, в солисты… Вакансий почти нет, а желающих поступить – пропасть. Пробы публичные, и к ним люди подолгу готовились. Съезжались со всей России!

Давно о пробе подумывал и я, но все откладывал, все казалось, будто еще рано… «Да и куда же мне? Ведь я ничего, ну, ничего-таки в театре не сумею».

Однако друзья и преподаватель настаивали… Мало-помалу и самому мне стало казаться, что надо же все-таки когда-нибудь решиться.

«Чем, собственно, рискую? Нужно, конечно, на первой неделе Великого поста поехать и в Москву (там тоже «пробы», Москва – «биржа» певцов и актеров), но нужно и здесь, в Петербурге, толкнуться в театры… Безнадежно? Но чем же черт не шутит? И чем же я хуже других?

Сказано – сделано. Было решено, что поеду и пойду. Пусть даже «созорничаю»… А все-таки…

И я серьезно стал собираться в Москву. А пока что однажды, набравшись храбрости и напустив на себя непринужденный вид (а внутренне-то очень волнуясь), я взял да и подошел к «заветной дверке» и приоткрыл ее (было этак часа 3–3¹/₂ пополудни).

Оказалось, что дверь-то не одна: за ней – другая, а за другой третья с категорической надписью (почему-то на французском языке), что, мол, посторонним лицам вход на сцену воспрещается.

С сильно бьющимся сердцем мне пришлось отворить и эту третью «дверку» и сразу же наткнуться на ряд разочарований.

Прежде всего – «застава». В низенькой проходной каморке (раздевальне под лестницей) двое капельдинеров в форме… играли в шашки.

Боже мой, какая проза, думаю. Это в театре-то! В храме, как мне всегда казалось… Я представлял себе, что здесь всегда и все не иначе как служат искусству…

Капельдинеры строго на меня посмотрели и спросили, что мне нужно. Мой ответ («записаться на пробу») решил дело. Меня пропустили и объяснили, куда пройти и где найти секретаря.