Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

– Нет, нет, нет! Сейчас же, не теряя ни минуты, поймайте секретаря и объясните ему, что по ошибке проставили не ту арию, споете другое! Так нельзя. Надо уметь показать себя. Надо петь боевое, эффектное. Не забудьте, что вы пришли в Мариинский театр, где вас будут слушать люди очень понимающие! Я помню, когда в первый раз приехал в Италию, тоже, вот как вы теперь…

От подобных «певческих» разговоров мне лично всегда становилось как-то душно, и потому не долго я тут в «режиссерской» высидел. Потянулся снова к первой кулисе.

Она забита людьми. Кого только нет! И юные, безусые! И постарше – бритые, определившиеся! Есть и известные артисты – из провинции, из Народного дома. Каждый успел тоже выглянуть и рассмотреть зрительный зал, теперь уже гудящий, и «лобное место» на авансцене… Все тоже томятся ожиданием. Стоят группами, болтают. Прислушиваюсь…

– Чудак человек! – долетают до меня чьи-то слова… – Да я им тут фа покажу… Оно у меня такое, что все диву даются. Вчера в Москве на пробе как закатил я его, да и держу полчаса. Честное слово! И чем дольше держу, тем сильнее раздуваю. Вот здорово вышло!

– А вы знаете этого баритона? – слышу я из другой группы. – Того, что сейчас там, в режиссерской за столом-то? Говорят, замечательный голос… У него ля-бемоль наверху такое, как ни у кого… Правда это?

– А вы что собираетесь петь сегодня?

– «Братцы, в метель» из «Жизни за царя».

– Как же так? Ведь это место обыкновенно пропускается и не идет в театре!

– Ничего! Зато у меня там ре-бемоль наверху!

– Ах вот как!

– А вот какой раз был случай у нас в Италии! – заговорил какой-то тоже, видимо, из бывалых. – Пел, знаете ли, тенор – Фауста… Тенор как тенор… Не плохой, но и ничего особенного. Только надо же так случиться, что на «Fanciulla»-то, на верхнем-то до возьми да и сорвись… Так вы знаете…

Чем больше я прислушивался, тем более убеждался, что вся эта певческая братия только о том и думала – как бы чем удивить жюри, поразить, показать ту или иную нотку, или каденцу, или еще что-нибудь в этом роде… Может быть, и прав тот – за столом-то в режиссерской, настаивавший на «боевом» да «эффектном». Но неужели же все-таки здесь требуется только это?

От нечего делать вновь выглядываю в публику. Ее уже полный зал. А впереди-то – боже мой! – артисты, Збруева, Черкасская, Славина, Николаева, Бухтояров, Ершов, Тартаков…

А вот и члены жюри входят во главе с директором императорских театров… Различаю маленького роста в пенсне – Направника (главный дирижер), его помощников – Крушевского, Блюменфельда… С ними и Глазунов – директор Консерватории, и еще какие-то почетные люди. Позже я узнал, что это режиссеры – Пелечек, Монахов и др.

Однако, начинают… Секретарь с листом в руках требует тишины. Проверяет первых по очереди. Вот он вышел к роялю и громко выкрикнул: «Господин С., – ария из „Дубровского“»…

Из кулис показывается вызванный плотный белокурый человек – на коротеньких ножках, неуклюж. По тому, как он шел, как поклонился, сразу было видно, что артистического в нем мало, – вряд ли «пройдет»[16].

Вот – звуки рояля. Вызванный С. начинает с речитатива «Итак, все кончено». Голос – ничего себе, манера петь – вульгарна… Но хуже всего то, что его пение оказалось нудным, неинтересным, еле-еле «довез» до конца… И когда замер, все облегченно вздохнули: «Ну, слава Те, Господи, – кончилась канитель!..»

Пауза. Молчание. Жюри не реагирует… С. с чем пришел, с тем и ушел. Секретарь выкликает следующего по очереди:

– Госпожа Г-ая, – ария Лизы из «Пиковой дамы».

На авансцене – видная, нарядно одетая дама в модной шляпе. Волнуется, но держать себя умеет. Очень хорошо вышла, поклонилась и встала. Впечатление самое выгодное, особенно после С.

С первых же звуков – хороший голос и «нерв». Чем дальше, тем больше захватывала.

В публике зааплодировали. Нам в кулисах тоже понравилось. И казалось, что жюри заговорит.

Но оттуда «заговорили» по-иному: чей-то авторитетный голос заявил, что «аплодисменты не допускаются… Следующий!..».

Ой как жестоко! Как сухо! Так-таки ни слова по адресу певицы! Та, бедная, вся сжалась, кое-как собрала ноты и удалилась… Наши кулисные одобрения ее не ободрили.

Певицу Г-ую сменяет худенькая скромная барышня и начинает арию с колокольчиками из «Лакмэ»… Не нравятся мне эти «птичьи голоса»… Да и слов не разобрать, одни гласные – «у-а-е-и-а-а-я».

Однако поет не плохо. Кажется даже, что хорошо. Ишь, как «разделывает» гаммы-то! А вот и кадэнца… И ми-бемоль… Страсть как высоко! И чисто, свободно, непринужденно! Молодец!

И что же? Да ничего! Со стороны жюри – молчание и только:

– Следующий!..

«Вот тебе и на… И с этой – так же… Как странно все это!»

Барышня скромно кланяется и уходит.

Секретарь докладывает, что приходится пропустить нескольких неявившихся, называет их фамилии и вызывает сначала белокурого юношу-тенора с «Куда вы удалились», за ним очень развязную, но с сильно тремолирующим голосом девицу, спевшую из «Снегурочки» «Туча со громом сговаривалась», – еще и еще кого-то.

Всех их постигла одна и та же судьба: «Следующий!»