Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Я остановился завороженный. Очень волнуюсь… Не могу прийти в себя от клокочущих во мне мыслей. Неужели это не сон и не фантазия? Я вступаю в их семью… Я – тоже… на равных правах.

Должно быть, моя фигура была в этот момент достаточно растерянна, а может быть, и комична…

Меня заметили. Кто-то меня даже назвал по фамилии. Подошел… Поздоровался… Заговорил… Указал на меня товарищам.

Меня обступили, знакомятся, рассматривают, расспрашивают – откуда взялся? Где пел? У кого учился?

Нашлись такие, которые слышали меня на пробе и на дебюте… Улыбаются… Ободряют… Повели и представили меня остальным.

На минуту я становлюсь центром всеобщего внимания, хотя я тут и не один новенький-то… Узнаю некоторых, певших со мной на пробе: Гвоздецкую (из оперетки), Катульскую (ария из «Лакмэ»), тенора Боровика, баса Пирогова и других. Их тоже засыпают вопросами…

Большинству, впрочем, новенькие-то не так уж и интересны.

Вот кто-то подводит итоги только что закончившемуся летнему оперному сезону в Кисловодске. Рядом говорят о концертах в Павловске, Сестрорецке, о летней опере на Бассейной. Тут – о бегах… А то о том, кто и как проводил лето. Кто охотился… Кто удил рыбу… А кто жил себе в деревне на подножном корму.

Но находятся и рассказчики, собирающие вокруг себя группы слушающих, память удержала два слышанных тогда курьеза про оперных теноров.

Один перед началом оперы «Фауст» заглянул через дырочку занавеса в зрительный зал. Увидев, что партер пустоват, тенор заявил:

– Сегодня в каватине верхнего до брать не буду… Мало народу!

Другой тенор с великолепным голосом, но так называемый «орало-мученик» был принят в оперную труппу. Артисты, хорошо его знавшие, дразнят его:

– Как? И ты сюда попал? Что же ты тут делать-то будешь? Да тебя отсюда метлой погонят с первой же репетиции!

А тенор им в ответ:

– Ничего подобного! Я очень понравился дирекции… Меня для фермат взяли…

Слушая все это, спрашиваю окружающих – что же, собственно, тут делается? Для чего мы собрались и что сегодня здесь будет?

Оказывается, за стеной деловое заседание режиссерского управления театра. На нем вырабатывалось расписание первых репетиций и репертуар ближайших спектаклей – открытие сезона. Приходится ждать окончания заседания.

Мало-помалу сравнительно невинная трескотня начинает перемешиваться кое с чем «соленым», – там и сям раздаются двусмыслицы, плоские остроты, еще более плоские ответы.

В какой-то момент, вероятно, я как-то «дернулся» от этого остроумия, и моя физиономия отразила это. В то же время кто-то заметил на мне мой университетский значок. Одна из артисток вдруг обратилась к товарищам, указывая на меня, и сказала:

– Оставьте, оставьте, господа! Что это вы делаете, право? Нельзя же так сразу-то! Надо пощадить этого юношу… Он – ученый… И такой скромный… Он ничего еще не знает.

Я покраснел. А все засмеялись… Но раздалась и реплика по моему адресу:

– Ладно-ладно! Что уж там с университетами-то? Ко всему надо привыкать! Еще не то услышите! Коли попали сюда, в эту (пониженным голосом) помойную яму, так уж (снова громко) не жалуйтесь!

Все вокруг меня опять захохотали. Я же окончательно растерялся…

Заседание, наконец, кончилось. Объявили расписание репетиций на ближайшую неделю. Оно касалось так называемых ходовых опер – тех, что давно уже и много раз шли. Но нужно проверить, все ли в них прочно, не расшаталось ли что-нибудь. И конечно, попробовать и новичков. Меня назначили репетировать с Э.Ф. Направником на следующий же день (партию Баяна в опере «Руслан и Людмила»).

Затем всех отпустили. Ободряющие взгляды, рукопожатия и лучшие пожелания новых товарищей и – как мне казалось тогда – новых моих друзей…

Я возвращался домой «на крыльях», – в особенном, приподнятом настроении, был, как говорится, «на седьмом небе». Да и как не быть? Я – артист Мариинского театра! Какие волшебные перспективы открывались предо мною!

Внутри театра. Репетиции

Как и всякая подготовительная работа (когда показывать еще нечего), репетиции Мариинского театра были, конечно, закрытыми для публики, за исключением генеральных репетиций, устраивавшихся обычно накануне спектакля. А между тем с этой-то именно репетиционной работой, собственно, и нужно было бы ознакомлять публику. Публика ведь не представляет себе – каким путем и из чего вырастают потом величайшие праздники искусства.

Кроме того, репетиции Мариинского театра были и сами по себе своего рода праздниками. Это и есть тот своеобразный, таинственный и пленительный мир, который возвышает человека над окружающей действительностью.

Если представить себе, что кому-нибудь удалось бы художественно описать обстановку и атмосферу репетиций и записать все то, что на них в свое время всем нам внушалось и говорилось, на чем мы воспитывались, в чем, как говорится, «росли», то получилась бы многотомная и интереснейшая книга для всех и каждого.

Но мне подобный труд, разумеется, не под силу, и за него я не берусь. Но я хочу попробовать, хотя бы попросту, рассказать о репетиционной работе Мариинского театра в самых общих чертах.