Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Здесь, прежде всего, не давали переделывать текста, гоняясь за «любимыми» гласными[20]. Нам предлагали полюбить гласные все одинаково и выпевать их точно. Особенно заставляли точно выпевать (и особенно на высоких нотах) гласные «и», «у» и открытое, а не узкое «е»[21].

Абсолютно не допускались «выкрики». «Выкрик, – говорили нам, – это не музыка… Надо выразительно спеть, выпеть все ноты трудного места, не комкая их».

В общем же нам предлагалось не героизировать роль без надобности, петь проще и не вносить никакой «отсебятины».

– Держитесь, – говорили, – как можно ближе к композитору и пойте то, что написано. Это – трудное, но великое искусство, превыше которого нет на земле… Если у вас есть талант, вы его выявите без всяких трюков и фокусов. Если же таланта нет, то никакие выкрики и вообще придуманные дешевые эффекты вам все равно не помогут… Помните, искусство, прежде всего, не может быть бесформенным. Все великие артисты держатся формы…

Я был свидетелем того, как на моих глазах вырастали и выравнивались люди, следовавшие этим советам и требованиям. Помню, что я и сам стал петь по-другому.

Но едва ли не самым важным из всего воспринятого на репетициях явилось для меня следующее.

Пришел я раз послушать репетицию «Пиковой дамы» – оперы, в которой не был занят.

Молодая певица запела: «Ах, истомилАсь, устала я…»

Ее сразу остановили вопросом:

– Что вы там поете? Еще раз!

Певица повторила фразу.

Снова вопрос:

– Что вы там поете?..

Певица вспыхнула и сконфузилась, но, видимо, не понимала, чего от нее требуют.

– Скажите эту фразу, – предложили ей.

Певица произнесла:

– Ах, истомИлась, устала я.

– Вот видите, – заметили ей, – говорите вы верно, делая ударение на слоге «ми» (истомИлась), а поете, акцентируя слог «лась» (истомилАсь). Это – неверно ни со стороны языка, ни со стороны музыки. Нельзя акцентировать слабое время такта!..[22]

К счастью, певица поняла и спела, как нужно. И совершилось чудо: фраза получила глубину и выразительность…

Эффект был так велик, что сама певица была им изумлена до крайности и попросила объяснений.

Ей объяснили, что ее ошибка произошла потому, что нота, приходящаяся на последнюю четверть такта (на слог «лась») выше предыдущей. И обычно певца «тянет» подчеркнуть ноту выше стоящую, – что она и сделала, и тем разрушила замысел композитора. Он не случайно поставил на слог «лась» ноту ми более высокую, чем на предыдущий слог «ми». Если спеть слог «лась» без ударения (т. е. по правилам музыки), то только тогда и почувствуется, до какой степени Лиза истомилась…

Как завороженный слушал я эти объяснения: никогда в голову мне не приходило, что и музыкальный анализ может проникать так глубоко.

Я ушел с этой репетиции в особом, повышенном настроении. И с этого времени у меня началась какая-то новая полоса жизни. Я стал с особенным вниманием следить за тем, как акцентирую я сам (на какую четверть я ударяю) и как это делают другие.

И скоро убедился, что в Мариинском театре существует целый культ правильного акцентирования. Простят и учтут что угодно, но не акцент. Его требовали со всех и каждого. И горе тому певцу, который акцента не ухватывал. И наоборот, кто одолевал правильное акцентирование, тот становился и нужным и желанным в театре.

В данный момент я считаю себя совершенно «отравленным» Мариинским театром с этой стороны. Для меня совершенно невыносимо слушать, если певец или певица, не умея акцентировать, поют:

1. «Пускай погибну я, но прежде я в ослепительнОй надежде» – Татьяна в опере «Евгений Онегин», или

2. «Исходила младешЕнька все луга и боло-о-Ота, наколола я ножЕньку»… – Марфа в опере «Хованщина», или

3. «Та иль этА, не все ли равно? Ведь все они красотоЮ, как звездочки бле-е-щУт» – Герцог в опере «Риголетто».

Мариинский театр научил меня отличать артистическое пение от пения расхожего. Расхожее пение имеет дело со слогами, да и то часто неправильно их акцентируя.

Артистическое пение поет не слоги, а фразы. Оно, кроме правильного музыкального акцентирования, требует еще и подчеркивания какого-нибудь слова в зависимости от смысла. Это дает округленную законченность фразе, и только такая фраза является оселком артистичности.

Когда мы говорили о благородстве исполнения мариинскими артистами, то под этим и разумели эту законченность и закругленность каждой спетой фразы.

И ни в чем это благородство не выявлялось так рельефно, как в выпевании так называемого мелодического речитатива. А мелодическим речитативом Мариинский театр, можно сказать, щеголял.

Я не могу удержаться, чтобы не привести хотя бы один пример мелодического речитатива Мариинского театра в опере «Евгений Онегин» – картина первая, разговор Лариной и Онегина.

Ларина: …Помилуйте!.. Мы рады вам!.. Присядьте!.. Вот до-чери мои!..

Онегин: Я очень, очень рад!..

Ларина: Войдемте в комнаты!.. Иль, может быть, хотите на вольном воздухе остаться?..

Прошу вас, – без церемоньи будьте!.. мы – соседи, – так нам чиниться нечего…

Лучше и благороднее, чем это пелось в Мариинском театре, спеть этого нельзя!