Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Я попал на первую репетицию на другой же день, как собралась труппа. И (так уж видно на роду мне было написано) репетицию начали с меня.

Обстановка такова: большой репетиционный зал, за роялем – пианист, рядом с ним, но отдельно – дирижер, суфлер и режиссер театра, внимательно следящие за певцами по нотам. Певцы поют наизусть. Некоторые «ведут сцену» («играют» как бы на сцене).

Все подчинено строгому порядку и деловитости… Здесь нет места приблизительности, любительству. Не ускользнет ни одна неточность и тем более ошибка, самая незначительная. Сразу заметят и остановят – заставят исправить.

Я хорошо знал свою партию и спел ее без ошибок. Но, конечно, «по первому-то разу» получил несколько замечаний. Самое важное из них касалось, впрочем, не музыки, а того, что я не так «играю» на воображаемых гуслях. Мне поставили на вид, что движения моих рук должны быть не просто ритмическими (в такт музыки), а должны изображать в точности всю ту музыку, что играет рояль, а на спектакле – оркестр (аккорды, переборы и прочее). И меня обязали приготовить это к следующей репетиции.

Кончив свое, я остался посмотреть и послушать, как репетируют другие. И был восхищен. Какое удивительное знание каждым своей партии! Как великолепно все выучено и не забылось в течение лета. Правда, не все и не у всех было без сучка, без задоринки, кое-кому тоже делались замечания, но они сводились к пустякам. В общем же все шло замечательно.

Я ушел в полном восторге от репетиции. «Вот оно, – говорил я себе, – вот где по-настоящему-то!» И я решил ходить на все репетиции, независимо от того, занят я в них или нет. Мне доставляло неизъяснимое наслаждение просто слушать музыку.

Не помню точно, со второй или с третьей репетиции, я стал осознавать, что дело-то здесь обстоит и совсем уже хорошо: замечания получали не только одни новички да неопытные. Останавливали и поправляли решительно всех. И было совершенно изумительно наблюдать, как старые, опытные артисты не только не раздражались на видимые мелочи замечаний, а, наоборот, ценили их и с охотой и благодарностями исправляли свои «грехи».

Позже я был свидетелем того, как останавливали и поправляли на репетициях и совсем уже больших артистов – приезжих гастролеров. Помню, как репетировала московская Нежданова, Липковская, француженка Роза Феар, Фелия Литвин и др. Все они беспрекословно и с полным рвением исправляли неточности, не вступая ни в какие пререкания и споры.

И чем больше был артист, тем признательнее был он за указания и поправки, тем тщательнее он репетировал.

Как восхитителен был Собинов, репетировавший, например, оперу «Фра-Дьаволо»! Там в одном месте с безупречной четкостью приходится выпевать труднейшие повторные синкопы на верхнем ля. Он выделывал их просто образцово. Но он сам просил делать ему замечания и тщательно следить за ним – достаточно ли хорошо у него это выходит…

Однажды приехал Ф.И. Шаляпин и пришел на репетицию оперы «Юдифь» Серова. Это было в первый же год моего поступления в труппу Мариинского театра. Тут я в первый раз с ним встретился. Меня ему представили. Он, слава богу, меня не узнал… А я сам, разумеется, и не заикнулся о том, как мы «лазали» к нему в Нижнем Новгороде… В мое время эта опера не была «ходовой» и ставилась только, если в ней соглашался выступить Шаляпин.

Он очень уверенно приступил к репетиции, но так как давно не пел, то кое-где все-таки «спотыкнулся». И – можете себе представить? – и его остановили… Даже его!

И что же он? Он не только «ничего», но с полной признательностью, охотой, добродушием и очень извиняясь благодарил за замечания и обещал впредь петь точно…

Как тогда мне это понравилось! Здесь все управляется законами музыки. Пред ними все в одинаковой степени равны и ответственны. Здесь нет и не может быть привилегий!

Чем дальше, тем больше стал я отмечать, что «грехи» артистов касались не одного только ритма. Так, например, на репетициях очень строго следили за тем, чтобы певцы именно пели, а не «подвывали», чтобы они не злоупотребляли так называемыми portamento[19]. Певцам так и говорили: «Пойте, но не подвывайте». Требовалось, чтобы ноты брались без «подъездов» и без всяких добавочных звуков, чтобы получалась чистая музыка, такая, какая получается, если играть мелодию, например, на рояле (рояль поет, но не воет).

Во-вторых, всем нам постоянно твердили: «Не делайте бессмысленных, нелепых фермат. Не угождайте толпе. Не потворствуйте ее низким вкусам!»

Фермата, как задержание ноты, остановка на ноте, имеет и смысл и форму. Фермата, как и молчаливая пауза, это – тоже музыка, а не исчезновение музыки (так выражался Ф.И. Шаляпин). Она должна быть ритмична. Фермату нельзя не додержать, но нельзя и передержать. И то и другое вредит впечатлению. А между тем правильно, по счету выдержанная фермата, как и правильно выдержанная пауза, может создавать величайшие моменты искусства…

Далее нам говорили: «Не исправляйте композитора… Чувствуйте себя не выше, а всегда ниже его…»