Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Образцовость выпевания мелодического речитатива была бы немыслима, если бы Мариинский театр не выправлял и не выравнивал произношения артистов. Они приносили с собой много местных выговоров («провинциализмов»). Одни слишком «о»-кали («гОлубка», «пОгибну», упОений», «угрОжает» и проч. Другие слишком подчеркивали согласные «г» и «з» («сеГодня», «доброГо», «боГатый», «никоГда», «княЗЬ», «витяЗЬ» и проч.). Третьи выговаривали «ГодуноУ» вместо «Годунов». Четвертые не умели спеть слово «месяц» и пели слишком «я» либо слишком «е».

Все это на репетициях тоже исправляли и заставляли произносить без вульгаризирования, а опять-таки благородно. А тем, кто не справлялся с этим, рекомендовали, как руководство, книгу проф. Чернышева «Правила русского произношения», в основу которой был положен московский интеллигентный говор.

Таковы в общих чертах были те правила и наставления, которых нас заставляли придерживаться на репетициях.

Таковы были традиции Мариинского театра, к которым мы постепенно приучались, и с ними вступали в жизнь.

Их общий смысл в том, чтобы не себя выдвигать, не толпе угождать, подделываясь под ее вкусы, а исполнять музыкальное произведение, служить искусству. Искусство же – тонко, как кружево. Оно строится, как будто, на видимых «мелочах», но эти «мелочи» имеют крупное значение.

Путь молодых

Интереснейшую внутреннюю работу Мариинского театра отделяла от мира глухая стена. Ни один посторонний человек не допускался ни на репетиции, ни на спектакли (за кулисы). Для новичка это было, разумеется, очень тяжело. Ты – одинок… «Один как перст» среди чужих людей. А многие ведь и враги тебе, как конкуренту… В первый год моего поступления теноров в Мариинском театре было одиннадцать человек…

Но если ты был старателен и достигал, то постепенно становилось легче. У тебя появились и друзья, и искренние советчики, и руководители. Путь молодых при этом был таков.

Сначала к тебе присматриваются и придают очень малую веру словам твоим о себе. И поручают тебе первую непременно певучую лирическую партию… Случалось, что некоторые вновь поступившие протестовали против этого и, называя себя «драматическими голосами» («драматическое сопрано», «драматический тенор»), добивались драматических (сильных) партий. На это им определенно заявляли: «Драматические голоса не рождаются, а вырабатываются на театральной работе. Вот послужите у нас и попойте лирику. Через несколько лет мы посмотрим, можете ли вы справляться и с более сильными партиями».

Справишься – хвалить не станут, а дадут другую, очень трудную, музыкально сложную задачу с весьма повышенными требованиями. В случае удачи тут только в первый раз скажут несколько ободряющих, но очень осторожных слов. Далее наблюдают – развиваешься ли, работаешь ли дома, прогрессируешь ли? Если да, то начинают постепенно отпускать вожжи. И когда убедятся, что не ошиблись в человеке, – больше уже не испытывают и верят безгранично. Только помогают всячески.

В дальнейшем все зависит уже от личных качеств певца. Тут уже кто как… С этих пор у молодого певца начинается новая жизнь, полная интереса к работе и достижениям. С этого времени с тобой уже и шутят, тебя ласкают, и шутку и ласку пересыпают дельными советами.

Я на самом себе во всей полноте ощутил и рациональность, и сладостность такого именно пути молодежи.

Моей первой певучей партией была изумительная партия Баяна в опере «Руслан и Людмила», а музыкально сложной – партия Вальтера в опере Вагнера «Тангейзер». В ней, кроме чудесного соло в сцене состязания певцов, приходится длительно (на протяжении двух картин) быть ведущим голосом сложного мужского ансамбля рыцарей в семь человек. Ансамбль труден тем, что каждый голос в нем имеет свою самостоятельную, непохожую на других партию.

Свое тогдашнее настроение я с наслаждением вспоминаю до сих пор. Я чувствовал тогда, как меня точно взяли за руку и бережно повели куда-то ввысь, в неведомое, но лазурное царство, переводя меня со ступеньки на ступеньку и все время предупреждая об опасностях. Постепенно дорога осложнялась и так же постепенно становилась заманчивее. Из комнаты повели меня на сцену и последовательно окружали все возраставшей музыкой… Как чудесно звучали ансамбли! Каким изумительным фоном служил нам дивный хор, а за ним и оркестр Мариинского театра! А в каком великолепии декораций, костюмов и освещения пели мы спектакль!

Мне особенно посчастливилось: чутье подсказало мне в течение лета заняться именно этими двумя партиями, а мое постоянное с детских лет тяготение к певучести и привычка петь ансамбли привели к тому, что я выдержал испытание, как редко кто выдерживает. С первой же репетиции я пел свои партии без единой ошибки и наизусть, и про меня и в глаза и за глаза стали говорить: «Ай да новенький!» А когда прошел первый «Тангейзер», библиотекарь Мариинского театра, милейший Пилипас, шепнул мне, что мной остался очень доволен главный дирижер оперы Э.Ф. Направник.