Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

И вдруг отворяется дверь. Входит Федор Иванович. Чудесная шуба. Огромная скунсовая шапка. (В этой шапке Ф.И. изображен на знаменитом портрете работы Кустодиева.) Раздевается… Дурит с горничной, старающейся всячески ему услужить[25]. На нем чудный фрак, безукоризненное белье, белый галстук.

Садится в благодушии на диван. Руки на спинку дивана, раскинув их в стороны. Горничная приносит нам чаю. Болтает о том, что вчера тут было на концерте Иосифа Гофмана (знаменитого пианиста, по нему весь Петербург тогда с ума сходил).

– Уж вот-то сюда всяких дам набилось! Страсть! И не пройти сюда нипочем… И сами все, значит, к нему… Это, чтоб вышли то есть… А господин-то Гофман – он молоденький такой, красавец – они, значит, стали вот здесь в дверях да и протянули им обе руки. А дамы-то, знаете ли – просто в драку из-за рук-то. Каждая тянется поцеловать или хоть подержаться. И целуют. Уж вот как целуют… А господин-то Гофман стоят, будто архиерей, протянув руки-то… Ах, уж и что тут было, что было, – и сказать невозможно!

Федор Иванович все внимательно слушал, улыбаясь, покачивая головой из стороны в сторону.

– Ишь ведь как! Так и было, значит? Ну, куда же уж тут гнаться-то за ним? Разве угонишься?

Конечно, едва лишь горничная отстала и вышла, как Ф.И., не скрывая уже насмешки, заговорил и про дам и про Гофмана в тонах определенных…

Меня все тянуло воспользоваться случаем (пока мы одни и никто не мешает) и обратиться к Федору Ивановичу с вопросом, который тогда меня очень волновал. Осторожненько я и спросил его:

– Правда ли, что в этом году в Париже у Дягилева ставили «Князя Игоря» без Игоря, купируя арию «Ни сна, ни отдыха»?

Ф.И. пристально посмотрел на меня и сказал (глаза у него голубо-зеленые):

– Вы рассуждаете слишком молодо. Как это так «без Игоря»? Игорь был… Пропущена была лишь его ария. Но надо же знать Париж и его публику… Чуть что не так, можно все провалить.

Я не унялся, разумеется, и настаивал на том, что ария-то самое главное в партии князя Игоря… Кроме того, ведь это же чудная музыка, и петь ее было кому, и хорошо петь.

– Ну, вот видите – какой вы молодой! – заговорил опять Шаляпин. – Нельзя в Париже петь… – И он запел музыку арии «О, дайте, дайте мне свободу», произнося не слова, а всего только «та-таа, тар-ра-ра-ра-та-та-тарра-та, та, та-та-та-та!», и проч.

Ведь это же мотив самого избитого, банального и всем надоевшего французского марша… Разве мыслимо это со сцены?

– Как? – говорю. – Неужели только из-за этого и пропустили арию? Да ведь это значит не верить в то, что делаешь! Как же такой человек, как С.П. Дягилев, пошел на это?..

– Это не только Дягилев… На это пошли мы все – дирижер, режиссер, артисты… Все мы боялись испортить и погубить дело русской музыки за границей. Лучше пока не исполнить одной арии, но показать все другое. А потом, со временем, когда публика оценит вообще музыку Бородина (о которой она не имеет понятия), можно будет и прибавить лишний нумер и преподнести ей всю оперу целиком…

К сожалению, этот интереснейший для меня разговор был прерван. Меня позвали петь симфонию и страшно заторопили при этом. Я опрометью кинулся по коридору к двери зала, но, открыв ее, наткнулся на очень смутившую меня неожиданность. Не только зал, но и все места сзади и сбоку эстрады и все проходы были битком набиты публикой. Чтоб дойти до эстрады, мне пришлось медленно, шаг за шагом и с извинениями пробираться через сплошное море стоявших людей. А в зале – тишина… Ждут выхода «солиста» (это – меня-то!). Ждет дирижер… Ждет оркестр… Ждет публика…

Представляете ли себе, каково мне было очутиться на эстраде и долго-долго идти по ней (а она – огромная!) в то время, когда тысячи глаз меня с любопытством разглядывали?

Мне говорили потом, что я был бледен как полотно. Но справился, не показал виду и стал рядом с улыбавшимся мне А.И. Зилоти – дирижером.

Спел я – говорили – неплохо. Но долго все-таки не мог опомниться от происшедшего. В первый раз в жизни ощутил, что значит иногда всего только выйти на эстраду, на трехтысячную толпу в освещенном зале.

После меня и после антракта пел Ф.И. Шаляпин… Непревзойденно! Успех настоящий, «шаляпинский».

Все это произошло на четвертом месяце моего поступления в труппу Мариинского театра. Теперь мои первые шаги в нем, и этот незабываемый концерт – мое боевое крещение перед искушеннейшей петербургской публикой, в этаком зале, соседство с Ф.И. Шаляпиным на программе, разговор с ним с глазу на глаз, знакомство после концерта с лучшими представителями музыкального Петербурга[26] и начало дружеских отношений с А.И. Зилоти и его семьей, – все это представляется мне какой-то чудесной сказкой, неповторимой и незабываемой.

Мне повезло и, может быть, повезло так, как никому из начинающих. Считаю себя с этой стороны счастливейшим человеком, «родившимся в рубашке».

С этой поры я окунулся в музыку и стал в ней «купаться», и это навсегда определило мой дальнейший артистический путь.