Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Во дворце была небольшая сцена, сравнительно хорошо оборудованная, хотя и без электричества: в то время весь дворец освещался свечами. Спектакли носили интимный характер, и на них запросто присутствовал государь. Разумеется, все мы, участники, были охвачены особым повышенным настроением: шутка сказать – дворцовый спектакль в высочайшем присутствии.

Разучив оперу (она нетрудная, гораздо проще и легче «Жизни за царя»), стали мы собираться на совместные репетиции. Ставил оперу некий Н.Н. Арбатов (драматический режиссер, очень известный в то время в России), а нашим «оркестром» был пианист Захаров – муж скрипачки Цецилии Ганзен.

Постановка была задумана Арбатовым в совершенно свое образных тонах, – в старинном стиле, как его представлял себе Арбатов и как, по его мнению, ставились в России спектакли в начале XIX столетия. Это значило, что мы, участники, должны были стремиться не к правдивому изображению крестьянского быта, а быть крестьянами лишь условно. Это не столько крестьяне, сколько «пейзане»…

На нас – по форме русские народные, но шикарнейшие костюмы. На мне – атласная, ярко-желтая рубаха, плисовые шаровары, щегольские сапоги, поддёвка. На Ване – тоже что-то очень бьющее в глаза, но соответствующее возрасту. На женщине роскошный сарафан, богатейший кокошник. И действие нам предложено было вести тоже в условных, никак не в реальных «мужицких» тонах, все время «соблюдая приличие» по отношению к публике: никогда и ни под каким видом не становиться к ней спиной; после каждого вокального номера обязательно отвешивать публике глубокий поклон и отходить от рампы, пятясь назад, без поворота.

Кроме того, мы должны были постоянно держаться симметрии; если ты обошел невесту с одной стороны, то надо было обойти ее и с другой. Если ты обнял ее справа, то нужно было обнять и слева, и т. д.

Вначале нас очень смущали эти условности, смешили. Но потом мы привыкли и репетировали совершенно серьезно и деловито. В перерывах мы приставали к Арбатову с вопросами о том, как нам держать себя во дворце, что нас там ждет? Мы-де никогда во дворцах не бывали и очень волнуемся…

Арбатов с улыбкой нам отвечал, что волнения наши напрасны. Во дворце всё и все очень просты. И проще всех держат себя именно высочайшие особы.

– Может быть, – говорил он, – к вам выйдет и государь. Вы увидите, как он прост и обаятелен. Но, – продолжал Арбатов, – во дворце есть и страшные люди. Самые «страшные» это – слуги. У них очень строгий вид, напыщенность, холодный, казенный тон разговора.

Трепетно ждали мы дня, когда нам придется ехать в Павловск, во дворец. И вот, наконец, он настал.

Павловск находился в получасе езды от Петербурга по железной дороге. Не помню точно, но кажется, у вокзала нас встретил дворцовый экипаж и привез во дворец.

Вошли мы группой и сразу увидели самых «страшных» людей, лакеев, в форме, в чулках и туфлях с сухими, действительно, казенными физиономиями. Они ничем не отличались от капельдинеров Мариинского театра. Ни в тех ни в других на самом-то деле, конечно, ничего страшного. Только очень уж велика напыщенность и ни тени приветливости, улыбки…

Внутренность дворца нам показалась оригинальной. Это – старинное здание с небольшими, но высокими комнатами и сравнительно узкими коридорами. Стильное убранство дворца – мебель, картины, гравюры и канделябры по стенам со свечами. Зал, небольшая приподнятая сцена, комнаты, отведенные для артистов. Ничего бьющего в глаза, ничего кричащего, все – очень просто.

Мы были представлены великому князю. И он очень прост: обаятельная внешность, улыбка, очень простой тон разговора, много вопросов к нам. А кругом – его дети, мальчики-подростки и юноши, несколько их, всех я уже и не помню.

Необычайный их интерес к нам: во что одеваемся? как гримируемся? как приклеиваем усы, бороду, – им все покажи!

– Это что за баночки? – спрашивают. – А там – что? А почему у вас клей пахнет спиртом? А неужели нельзя бороду простым клеем приклеивать? А для чего у вас вазелин?

Дети как дети. Очень милые, вежливые, воспитанные. Боятся стеснять, а сами всё около нас толкутся и расспрашивают без конца.

– Неужели вы не волнуетесь, выходя на сцену? А как вы пробуете голос? А как же вы можете одновременно петь и «играть»? И никогда не сбиваетесь? Ничего не забываете и не перепутываете? А если вместе что-нибудь поете? Ой, как это трудно, должно быть! Мы бы не смогли никогда петь в опере…

Но вот – звонок, зовут на сцену. Волнуемся безумно. Вот и начало действия. Открылся занавес… В зрительном зале не темно, по стенам свечи.

Публики не так уж много. И она, хоть и хорошо одета (на мужчинах – фраки), но опять-таки ничего на ней бьющего в глаза: ни лент через плечо, ни крупных драгоценностей на дамах. В Мариинском театре случалось видеть иную картину.

Проще всех – государь. Он в форме лейб-гвардии Стрелкового полка. Сидит в первом ряду, но ни тени подчеркивания своего титула. Просто – офицер, самый обыкновенный – и больше ничего.

Мы на сцене «разделывали» спектакль, что называется, вовсю, строго держась того, чему нас учил Арбатов.