Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Результат получался поразительный. В театре давно научились отличать оперы, приготовленные Направником. В них все было прочно и навсегда. Тут кто хочешь потом приходи или приезжай, – все будет на месте, никогда и ничто не зашатается.

Выше мы уже приводили примеры того, как оценивали оркестр и хор Мариинского театра приезжие знаменитости, иностранцы.

Совершенно так же Направник вел и работу с хором, конечно, при помощи подручных людей – хормейстеров, специально им обученных. Виднейшим из них был Г.А. Козаченко – образованный музыкант и композитор. Он работал с Направником в течение тридцати двух лет.

Оркестр и хор были для Направника той базой, на которой должно строиться оперное предприятие. Если эта база непрочна – никакие солисты делу не помогут.

И вот за свой оркестр и хор Направник всегда был спокоен. Но Мариинская сцена обладала, разумеется, и исключительными певцами-солистами. Еще бы! И этот мир певцов для Направника всегда был наказанием Божиим. Они волновали его несказанно.

– Певцы – это беспорядок прежде всего, – говаривал Эдуард Францевич. – Они то повышают, то понижают, то вступают не вовремя, торопят, отстают… А то испортят ансамбль. И все всегда неожиданно, сюрпризом. С ними не знаешь что делать. Приходится держать их в руках.

И он, действительно, держал певцов в руках… Недаром он полжизни продирижировал, имея оркестр за спиной, сидя за пультом, помещавшимся у передней стены оркестра, непосредственно за суфлерской будкой, как можно ближе к певцам.

Немало их перевидал на своем веку Эдуард Францевич. Немало и вывел в люди. Во всяком случае, все они, в той или иной мере, обязаны ему.

Не все, к сожалению, отдавали себе отчет в этом. Многие так и остались в убеждении, будто Направник только мешал им в их достижениях. А находились и такие, которые не скрывали озлобления и внушали молодым:

– Смотрите, берегитесь Направника! Он – сухарь и придира! Он вас погубит!

Если Направник и придирался, да еще будто к мелочам, – то за этим никогда не скрывалось ничего личного: ни капризов, ни настроений, ни личных симпатий. Он отстаивал музыку, а в музыке нет мелочей, в ней все одинаково важно. И неточная шестнадцатая и смятая синкопа или самая незначительная фальшь в полтона и даже в четверть тона одинаково «портят всю музыку».

Что же до сухости, то по отношению к певцам здесь чаще всего подразумевалась прямота Направника, его манера вслух и без обиняков высказывать свое мнение, нередко убийственное, но всегда объективно обоснованное. В театре все знали, что Направник не задумается даже из-за пульта (на большой генеральной публичной репетиции) послать на сцену по адресу иного певца, кто бы он ни был:

– Что вы там делаете? Надо петь то, что написано!

И горе певцу, если он вздумает возражать. Тогда он непременно получал:

– Пойте так, как вам говорят! А не хотите, совсем петь не будете. Вашими выдумками вы мне рта не закроете никогда!

Требования, предъявлявшиеся Направником к певцам, были по-своему суровы. Голоса-то в театре были превосходные. Но многие голоса, сами по себе, не ценились Направником. Он требовал, чтобы в их обладателях жила еще и так называемая музыкальность.

Это сложное понятие. В нем, по мнению Направника, кроме элементарных вещей (точного знания партий, четкого ритма, умения петь ансамбли и проч.), должно было заключаться и еще нечто – та самая музыкальная фраза, о культе которой мы столько уже говорили выше.

«Фраза» – это совокупность правильных музыкальных акцентов и ударений, отличающая музыку и ее ритм, например, от ритма машины. Это необходимейшее условие выразительного и благородного пения, – не крик и не говорок, а певучесть и в ней благородная фраза.

Это, с другой стороны, не простая вещь, – обыкновенная для каждого инструменталиста, но крайне редко встречающаяся в среде певцов.

Однако ей можно научиться, если приложить старание. Направник был беспощаден с певцами, не желавшими учиться этому, не усваивавшими «фразы». Если же сюда прибавлялось еще и ложное самомнение и заносчивость, то такому человеку приходилось просто расставаться с театром.

Зато как счастливы были те певцы, которым удавалось поладить с Направником на этой почве и охватить то, что он хотел. Таких певцов он «обставлял», можно сказать, неслыханным музыкальным комфортом. Снижая, как всегда свой успех и вообще свою личную роль до минимума, ничем не щеголяя, не выделяясь и не гоняясь за эффектностью, Направник очень спокойно вел оперу. И все его внимание устремлялось на то, чтобы это спокойствие передалось и солистам, и превратилось в свободу и уверенность. Им нечего было волноваться ни за фон, их окружавший (фон, т. е. оркестр и хор, были изумительны), ни за то, «как бы чего ни случилось» – путаницы, расхождений, ни тем более за то, что дирижер их «зарежет», загонит, заглушит. Все для них было так отчетливо, так ясно!