Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Как бы то ни было, с той поры Черкасская примирилась с Направником. Иные партии в других операх помогли ей показать себя с выгодной стороны. Петь Елизавету она больше не назначалась. В мое время она в «Тангейзере» пела Венеру.

При Направнике удержаться в Мариинском театре было труднее, чем в него поступить. Удерживались лишь те, кто умел находить в себе радость от участия в спектаклях с Направником, кто проникался священностью его отношения к музыке и кто в конце концов осознавал, что такое образцовость исполнения и что при этом является главным.

За пультом сидел не просто дирижер, каких много. За пультом находился истинный жрец, служитель искусства, сумевший довести себя до подвижничества. О себе он не думал. Его задачи были строить, созидать, воспитывать.

И он воспитал и подготовил ряд поколений замечательных исполнителей всего самого трудного. Недаром все сошедшие уже со сцены, но ныне здравствующие артисты эпохи Направника вспоминают ее как некую именно волшебную сказку, когда на первом плане стояла не служба в театре, а служение музыке.

При всей своей строгости и якобы мелочности и придирчивости, Направник крайне бережно относился к голосам и не погубил ни одного таланта. Каждая крупная индивидуальность уживалась с ним. Не уживались одни лентяи и бездарности.

На фоне всего сказанного, вероятно, будет уместно привести и еще несколько заветов Направника, которые он неустанно повторял певцам:

– Не кичитесь! Будьте скромны!

– Не в том только дело, что вы обладаете голосом! Голос, конечно, необходимое условие вашей работы, но не в нем одном скрыт ваш успех. Вы не достигнете прочного успеха, если не будете служить музыке! Учитесь же ей принадлежать!

И надо завидовать тем, кто слышал все это от самого Эдуарда Францевича.

Мир праху твоему, честнейший человек, незаменимый работник и вечный учитель всех!

Эдуарда Францевича хоронили в какое-то неподходящее время. Ноябрь 1916 года. Уже никому и ни до чего. И вдобавок погода выдалась отчаянная – дождь как из ведра.

Толпа народу… Однако не такая, какой хотелось бы: зонтики не сплошь покрыли собой проезд между Консерваторией и Мариинским театром, у входа в который остановили печальную колесницу.

Несколько потрясающих минут этой остановки. Из-под навеса театра рыдал шопеновский похоронный марш в исполнении любимого детища покойного – оркестра Императорской оперы. Надрывались скрипки. Навзрыд плакало небо. Не было ни сил, ни желания сдерживать и собственные слезы.

Процессия двинулась по улице Глинки по направлению к Никольскому собору. Толпа постепенно начинала редеть…

Картина, конечно, незабываемая, и в ней есть нечто от рока: Направнику суждено было умереть, по-своему, вовремя, он не пережил бы, разумеется, ни малейшего прикосновения революции. Но никто из нас не предполагал тогда, что вместе с Направником мы провожаем в вечность и его создание – Мариинский театр.

Оставшись сиротой, он «протянул» очень недолго: через четыре месяца перевернулся вверх ногами его былой распорядок и исчезло даже его название. А приблизительно через 8–9 месяцев стали исчезать его лучшие артисты.

Русская опера

В кулисах Мариинского театра

В театр, на спектакль, где участвую в первом же акте, я забирался всегда очень рано. Мне нравилось прийти не торопясь, оглядеться, посидеть, затихнуть. Кроме того, спокойно осмотреть сцену. Она уже готова – стоят декорации. Можно походить по ней, задуматься, кое-что измерить, сообразить – как будет на спектакле.

В шесть часов вечера в кулисах еще пусто. Один неизменный Дядя Саша, Александр Яковлевич Морозов, ходит туда и сюда и тоже соображает и проверяет, все ли в порядке. Дядя Саша – старичок с белой седой бородой. Роль его: сигналы, звонки, перемена освещения, выпуск артистов на сцену и на публику, на вызовы и проч. Именуется он «режиссером», но к режиссуре отношения не имеет.

Его все любят, зовут Дядей Сашей, болтают о кулисных и дирекционных делах и событиях, – он в курсе всего. Перед началом спектакля непременно зайдет в твою уборную и протянет «на счастье» обе накрест сложенные руки со словами: «Ну, давай руки-то! Поцеловаться нельзя: ты уже загримирован» – и уйдет к следующим участникам. И так каждый раз… И мы все верили, что без напутствия Дяди Саши выйти на сцену нельзя.

Часам к семи кулисы начинают наполняться. Все участники первого акта уже на месте. Их неизменно встречают, каждого, «портные» (слуги уборной). У них все готово: развешаны костюмы, на столе разложен ящик с гримировальными принадлежностями (у каждого артиста – свой). Начинается одевание – иногда очень сложное. Одно трико чего стоит! Его надо хорошо натянуть. Тут полагается иметь специальный пояс-полукорсет. К нему приделаны кольца с крепкими тесемками. Под трико в нескольких местах – сзади, с боков и спереди – вкладываются кусочки пробки, а с другой стороны через трико пробка затягивается «мертвой петлей» тесемкой, идущей к поясу. Таких тесемок восемь. Трико облегает ногу изумительно. Пояс петь не мешает. Наоборот.