Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

На этом было построено почти постоянное шипение на сцене со стороны стариков по адресу молодых и старающихся:

– Ишь ты! Ишь как разыгралась-то нынче… Вперед прешь? Выслужиться хочешь, чтоб отметили?

Этим же только можно объяснить и некоторые совсем уже недопустимые явления в жизни хора, в которых, впрочем, весь хор в целом был ни при чем и где действовали лишь вожаки-демагоги, увлекавшие за собой хоровую массу дешевыми лозунгами.

Особенно памятны и характерны две совершенно невероятные истории: одна в Петербурге в 1912 году на первом представлении «Бориса Годунова» с пением гимна на коленях и с протянутыми по направлению к царской ложе руками.

Другая в 1913 году за границей у Дягилева, когда хор дошел до того, что в том же «Борисе Годунове» позволил себе не выйти на сцену в сцене коронации. Причем требования хора были совершенно несправедливы.

Я был свидетелем и очевидцем и той и другой истории, но от рассказа о них уклонюсь: не хочется вспоминать подробностей – до того они некрасивы.

Скажу лишь, что рядовые хористы и хористки, почувствовав и осознав, что «зарвались» и «переборщили», со слезами на глазах потом говорили:

– Ужасно! Но что же нам делать? Мы – хор, а не солисты. Удовлетворения у нас никакого нет. Поем только ради денег… А денег тоже нет…

Несчастные, сбитые с толку люди!

Солисты

О третьей «армии» – о солистах Мариинского театра можно было бы написать целую книгу. Их было много, даже чересчур много. В мое время количество солистов колебалось от 60 до 80. Э.Ф. Направник не раз говаривал: «И зачем нам столько солистов? Да с таким составом можно не один, а три театра вести». Но это не от него зависело, и он, в особенности в конце жизни, ничего не мог с этим поделать.

Каждый из солистов индивидуальность, и как артист, и как человек. Каких-каких только не было среди них людей – характерных, типических!

Но рассказать о них, да еще о каждом в отдельности, я опять-таки не берусь. Я могу лишь отметить некоторые общие всем им черты, как оперных артистов казенной сцены.

Когда я поступил в труппу, мне казалось, что в лице солистов я приобрел новых друзей, горящих искусством, и я пошел к ним с открытой душой.

Однажды – в первый же месяц моего поступления – шла опера «Пиковая дама», которую я пришел послушать в кулисах, и в антракте зашел в режиссерскую – посидеть, посмотреть, прислушаться к тому, что говорят.

В какой-то момент туда же вошла одна из участвовавших в спектакле артисток в костюме и гриме. Меня поразило ее лицо… Всматриваюсь… Артистка меня спрашивает:

– Что вы на меня так пристально смотрите?

– Простите, – говорю, – я человек здесь новый, неопытный, может быть, ничего толком и не понимаю. Но мне кажется, что у вас левая бровь подведена не так, как бы следовало.

– Что? – возвышает голос артистка. – Бровь не так! Да что вы в этом понимаете? И как вы смеете делать мне замечания? Кто вы такой? Щенок, мальчишка! Да давно ли вы здесь служите?

И пошла, и пошла меня разносить на все корки. Я не знал, куда и деваться от стыда и неловкости. Рассыпался в извинениях. Целую ручки. Ну, просто беда! Еле-еле «расхлебал» эту историю.

И, конечно, запомнил ее на всю жизнь и понял, что в кулисах нельзя высказывать своих мнений, каковы бы они ни были…

Однако привыкнуть сразу не мог… Помню вскоре после первой истории и вторую. Шла репетиция оперы «Тангейзер». В ней трудные и сложные ансамбли, и все часто и во многом ошибались. Ансамбль в общем «не шел».

По окончании репетиции дернула меня нелегкая, по-студенчески, в присутствии дирижера, режиссера обратиться к артистам и выпалить вслух фразу:

– Господа! Ансамбль не идет. Его необходимо «сделать». Приглашаю всех вас, если хотите, сегодня же вечером ко мне. У меня есть и аккомпаниатор… Мы исправим все недочеты.

После этих моих пылких слов наступило молчание – долгая, томительная и тоже незабываемая мной до сих пор пауза. Я почувствовал, что сделал какой-то «гаф», но осознать его смысла не был в состоянии. И только спустя некоторое время один из моих партнеров взял меня под руку, отвел в сторону и сказал:

– Что вы наделали? Теперь из-за вас пойдут для всех неприятности. Замучат репетициями. Разве можно в театре при всех говорить такие вещи? Да и кто вы? Ведь вы же юнец. Все другие ведь старше вас! И что же вы хотели своим выскакиванием сказать? Что же? Выслужиться хотите? Из молодых да ранний?

Я был совершенно ошеломлен этой историей. И как я ни оправдывался, что-де мной не руководило ничего, кроме искреннего желания сделать лучше, помочь делу, ничто не помогло. Почувствовалось, что чем больше буду говорить, тем больших врагов себе приобрету. Пришлось окончательно «зарубить себе на носу», что кулисы это не шутка, они прежде всего «учат молчанию», – молчанию абсолютному и при всяком случае, что бы ты здесь ни увидел, что бы ни услышал.

Так я потом и делал и это не раз спасало меня в дальнейшем от неприятностей. Я стал держать себя со всеми вежливо, корректно, но осторожно.