Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Больше всего меня поразило, конечно, то, что все и всегда здесь подчеркивают старшинство и то, кто и сколько времени «служит» в театре.

Помню и еще две истории. Ставили «Майскую ночь». Партию Левко на первом представлении пел гастролер, а на втором назначили меня. Очередной «старший» не выдержал этого и отправился к директору жаловаться. «Это несправедливо, я старше его».

И еще один случай. Шла опера «Снегурочка». Я пел роль царя Берендея. После второго акта – аплодисменты, надо выходить на публику, кланяться. У занавеса – Дядя Саша. Он обращается ко мне:

– Ну, царь, бери всех за руки и выводи!

Я так и сделал… Но аплодисменты продолжаются, надо выходить еще раз. Дядя Саша опять ко мне. Но тут запротестовал один из артистов – участник спектакля, и, обращаясь ко мне, заявил:

– Нет уж, пожалуйста! Этого я не допущу. Вы вывели всех один раз. Это понятно, вы – царь. Но во второй раз выведу я: я старше вас.

Разумеется, я без слов ему уступил, но снова был поражен тем, до каких форм и до какой мелочности доходит здесь эта погоня за «старшинством». Не все ли равно, кто выводит? Да и нужно ли вообще кому-нибудь «выводить»? Разве не бывает в театрах, что артисты на вызовы публики показываются ей беспорядочной группой?

Чем дальше, тем больше стал я замечать, как мало дружбы среди оперных артистов. А искренности и доброжелательства совсем уже нет. Каждый про себя таится, каждый болезненно следит, как бы кто его не «опередил». Отсюда утрированная настороженность по отношению друг к другу, боязнь друг друга, притворство, колкости, желание исподтишка уязвить противника.

Сижу я раз тоже в режиссерской в антракте. Мимо по коридору слуги проносят корзину цветов. Ее потом поднесут при вызовах на публике одному из сидевших в режиссерской артистов. Увидев это, другой из сидевших тут же участников спектакля разражается фразой:

– Ах, цветы! А я-то, дурак, забыл заказать себе сегодня корзину.

Однажды я слушал оперу, стоя в темной кулисе среди группы рабочих сцены. На сцене пел певец и, к сожалению, неудачно: был «не в голосе». И вдруг стоявший неподалеку другой певец – конкурент поющего, не заметив меня, при особенно неудачной ноте на сцене… перекрестился и произнес, не стесняясь:

– Бог со мной, Бог со мной! Следующий спектакль буду петь я!

Я часто задумывался над причинами подобных явлений и пришел к выводу, что в них есть какая-то своя логика, – одно вытекает из другого. В самом деле, что связывает оперных артистов, что приводит их в театр? Одинаковая любовь к искусству? Одни стремления, идеалы?

Отнюдь нет! Всего только то, что у одного голос и у другого голос, у одного музыкальность и у другого музыкальность. Только по этим данным и составляется оперная труппа. Иные данные при этом значения не имеют.

Артистки-женщины Мариинского театра были гораздо мягче мужчин. По крайней мере, с ними было легче сговориться о совместных достижениях. А некоторые из них не только не отказывались вместе достигать, но сами настаивали на этом, приглашали к себе на дом партнеров, чтобы лучше спеться и сделать сцену.

Однако в общем и конечном итоге о составе труппы Мариинского театра приходится сказать так: мы проходили в нем образцовую школу музыкально-театрального воспитания, но мы стояли вне жизни. Мы «служили» и в большинстве случаев не зависели от публики; дослуживались до пенсий, до наград за выслугу лет. Но мы не были гражданами Великой страны, и нам до всего было «все равно». Нам казалось, что бы там ни было, а мы-то уж будем существовать при всяких условиях. Мы – баловни судьбы!

Но жизнь добралась-таки и до нас и потребовала активности.

Русская опера вообще

Русская опера представляет собою явление до такой степени сложное и своеобразное, что не знаешь, с какой стороны к нему и подойти, – про что вспомнить, о чем рассказать?

Но мне кажется, что в кратком очерке рациональнее всего рассказать не столько о русской опере, сколько об опере в былой России и о том, как мы там любили оперу (свою или чужую, это все равно). Я думаю, что так, как мы любили, оперу не любят нигде.

Я уже упоминал о том, как относилась к опере русская молодежь – «лучшая в мире», по выражению приезжавших в Россию мировых знаменитостей; как мы, можно сказать, «с малых лет» – еще гимназистами, а позже студентами – приучались шуметь и «создавать успех» любимым артистам; как мы, ходя в оперу на последние гроши, вызывали стройным хором (аккордом) своих любимцев несчетное число раз; как встречали их у подъезда театра, выпрягали лошадей и сами впрягались в экипажи и устраивали артистам ночные овации на улице… Все это несказанно изумляло и восхищало иностранцев, и они часто с восторгом вспоминают, прежде всего, именно эту молодую Россию.