Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Вторая моя московская проба состоялась в театре Частной оперы. Там сначала – прием, который просто не знаю, как его и охарактеризовать. Повеяло не то лабазом, не то толкучим рынком. Разговаривали, повернувшись ко мне спиной, вполоборота, и предупредили, что в их театре если и нуждаются в ком, то «только в совершенно исключительных голосах и артистах».

Какие-то люди, случайно тут оказавшиеся (по-видимому, из артистов этого театра), сказали мне, что меня все-таки «попробуют» и слушать меня будет сам владелец оперы… Он-де сядет в ложу, и мне со сцены его видно не будет… Чуть что, если я ему не понравлюсь, меня остановят звонком и прекратят пробу.

Представляете ли себе мое состояние во время пробы? Ждешь, что ежеминутно может раздастся звонок…

Ура! Не позвонили и дали до конца допеть моего Фауста. И даже заговорили со мной из ложи, – нет ли де у меня с собой и еще чего-нибудь и не спою ли я?

Я спел Вертера («Зачем будить меня?»). Дали допеть и эту арию и потом прислали помощника режиссера и через него предложили вступить в труппу с осени. Но, принимая во внимание мою неопытность, назвали цифру моего будущего оклада в сто рублей в месяц.

Я ответил, что подумаю, но после, подумав, не согласился. Не потому, что считал предложенные условия для себя унизительными (я совсем не зазнавался и думал всегда о себе хуже, чем был на самом деле), а просто потому, что мне предстояло, переехав в Москву, устроиться в ней (в городе, где нет ни друзей, ни знакомых) и потом жить в ней, получая лишь с осени по сто рублей в месяц, – мне этих денег просто не хватало бы…

Оглядываясь теперь на всю эту канитель проб, могу сказать, что выдержать подобную трепку нервов и самолюбия в состоянии лишь тот, кто еще очень молод и силен и кто очень настойчив…

Третья проба состоялась в театральном бюро на Тверском бульваре. Там меня встретила совершенно невозможная атмосфера. Галдящая толпа полупьяных провинциальных актеров. Беспорядок, шум. Страшно трудно добиться заведующего и условиться с ним о «часе антрепренеров».

Слушали меня – обступившая почти вплотную и смотревшая мне прямо в рот толпа людей и, будто бы, несколько человек «антрепренеров».

Я понравился… Со мной многие заговорили и даже начали предлагать «ангажементы». Но (снова та же история!), узнав, что я – «желторотый» и нигде еще не пел, постепенно тоже теряли интерес ко мне и отходили в сторону.

Уехал я из Москвы в разбитом состоянии. Усталость… Нервы… Чуть не отчаяние… И в голове – гвоздем сидит вопрос:

«Что же делать-то? Как начинать-то? Где? У кого? Всюду требуются лишь готовые, опытные певцы! Я прошел три пробы. Завтра в Петербурге предстоит четвертая. Выдержу ли я ее? А если и выдержу, то не будет ли она и последней моей пробой? Будет с меня!»

На пробе в Петербурге

Ночь я провел в поезде. Конечно, спал плохо. Домой попал лишь утром в среду. Весь день старался поменьше думать и больше лежать.

Повестка Мариинского театра вызывала к семи часам вечера. Но я отправился значительно раньше – «надо осмотреться, посидеть, успокоиться».

И вот – снова дверь и снова «застава»… Но я сунул ей в нос уже повестку.

На этот раз меня направили не так высоко – этажом ниже прежнего, еще в одну, новую для меня дверь.

Отворив ее, я очутился в коридоре без окон. Из него сразу направо – широкая железная дверь, вход… на сцену.

Бог ты мой! Неужели?

Налево – дверь в малюсенькую режиссерскую. В ней – голоса, люди. Меня потянуло на сцену.

Как сильно бьется сердце! Куда это я прошмыгнул?

Медленно, с благоговением переступаю порог. И кажется мне, что вхожу в святилище. Даю себе слово все, что смогу, осмотреть и запомнить…

Смотреть нечего. Запомнился дощатый пол. По стенам – блоки, веревки. Огромная сцена пуста, плохо освещена… Присесть негде… Приходится бродить ощупью.

Свет лишь перед занавесом… Там – рояль, стулья, груда нот опер. Оттуда и придется петь. Это – «лобное место».

Выглядываю из первой кулисы. В зрительном зале еще пустовато… Как он странен со сцены! Широченный, пустой (лишь контрабасы одни) оркестр. А дальше все – серо. Все покрыто одним общим невероятных размеров серым чехлом. Ярусов не видно. И партер под чехлом. Садящиеся сдвигают его к середине.

Впереди – стол… Зеленая скатерть… Стулья… Сюда и придет «жюри»… Вот-вот уже скоро!

Ищу, куда же приткнуться? В коридор? В «режиссерскую»? Там, как будто, – диван, стулья.

Заглядываю… Вхожу… Тесновато. По стенам – сплошь люди. Несомненно, тоже на пробу… Томительное ожидание…

За столом – видный, развязный мужчина. Тщательно выбрит. Шикарно одет. И портфель дорогой. Облокотился. Играет кольцом… Вид его – человека бывалого. Он тоже на пробу, но не волнуется, чувствует себя «дома». Всматривается в каждого вновь входящего. Играет роль хозяина – приглашает подвинуться, указывает место, где сесть. Начинает расспрашивать: «У кого учились? Что собираетесь петь?» Чем скромнее вошедший, тем развязнее вопрошающий. Чуть что он уже не расспрашивает, а советует – авторитетно и наставительно: