Записки певца. Воспоминания прославленного тенора, артиста оперы Мариинского театра, участника «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже и Лондоне

Иногда думается даже, что нам никуда и никогда не уйти от вечно вырастающего перед нами вопроса: «А как же это было, как это шло в Императорском Мариинском театре?..» Ибо там, можно сказать, «все было» и «все шло», и шло непревзойденно… Мариинский театр – явление неповторимое. Почти нет оперы, которая в нем не ставилась бы.

Вот посильному рассказу о былом – императорском, дореволюционном – Мариинском театре в том виде, в каком я теперь (спустя уже больше тридцати лет разлуки с ним) его люблю и вижу, и посвящаются эти строки.

Я вижу его прежде всего снаружи. Стоит он на Театральной площади. Напротив него через дорогу возвышалось огромное четырехугольное здание Консерватории. На расстоянии (в перспективе) Мариинский театр можно было видеть лишь по косой линии – справа или слева.

Это – не очень большое и не очень стильное здание. Я даже не знаю, был ли у него определенный стиль. Но в нем была какая-то особая приятность (и это не только мое мнение): ничего тяжелого, громоздкого, аляповатого, ничего кричащего или лишнего. Все как-то «к месту», все нужно и все красиво.

Выступ посредине с главным подъездом. Развернутые «крылья» по бокам. Срезанные углы. Купол – полуконус, украшенный лирой. Сероватая окраска. Фонари-шары на фасаде над подъездом. Стеклянный матового стекла – навес над ним. Стеклянные (из зеркальных стекол) средние и боковые двери. Много дверей…

Разгар сезона… Погожий зимний вечер. Часов семь с половиной. Съезд публики на внеабонементный спектакль…

Боже, что творится около Мариинского театра! Перед театром светло как днем. Наряды полиции и жандармов оцепили подъезд и направляют движение. Нескончаемая вереница «собственных экипажей» – карет, саней, извозчичьих санок. Бороды заиндевели… от лошадей валит пар… Все тянутся под навес главного подъезда.

Там – минимум остановки (извозчик обязан получить у седока плату в пути). Ливрейные лакеи и слуги театра высаживают из карет шикарнейших дам, закутанных в ротонды, но без шляп (или в платочках), мужчин в цилиндрах и шубах с бобровыми воротниками… Блестящих военных…

А боковые двери так и не закрываются. Они забиты сплошным потоком людей, пришедших пешком. Все одеты по-праздничному, и все торопятся. Опоздать нельзя: ровно в восемь часов раздастся увертюра, и двери в зрительный зал закроются.

На лицах – торжественная сосредоточенность. Все точно к чему-то очень значительному готовятся.

А лица молодежи светятся непосредственно светом жизнерадостной юности. Она уже смакует предстоящее наслаждение.

В разгар сезона Мариинский театр всегда был полон. Восемь распроданных абонементов[14] и три спектакля в неделю – вторник, пятница и воскресенье днем, – так было в мое время – отдавалось широкой внеабонементной публике.

По четвергам выходил репертуар на предстоящую неделю. По субботам рано утром – лотерея. Коли повезет – получаешь нумерок на очередь в кассе с правом приобрести шесть билетов – по два на каждый внеабонементный спектакль.

Как в провинции, так и в столицах так называемый успех артистов держался на молодежи. В Петербурге галерка без преувеличения почти вся была в студенческих руках. И «Лотереи в Мариинку» – это незабываемые страницы жизни каждого студента. Я уже имел случай говорить о том, как мы юнцами в провинции умели шуметь, «создавая успех» любимым артистам. Но и про столицы приезжие знаменитости (Фелия Литвин, М. Баттистини, Артур Никиш и др.) говорили, что они нигде не имели такого успеха, как в России, этим успехом они обязаны «единственной в мире русской молодежи».

На лотерею приходили толпы народа и еще с вечера пятницы становились в предварительную очередь с расчетом в случае неудачи успеть подойти за нумерком еще раз «на законном основании», т. е. ставши снова в хвост очереди.

Я помню, впрочем, и картины вопиющего беззакония. Тогда предварительная очередь, по два в ряд, кольцом охватывала огромное прямоугольное здание Консерватории напротив Мариинского театра. Порядок поддерживался отчасти самой публикой, отчасти не очень большим отрядом городовых.

Однако вновь прибывшие толпы людей, видя, что опоздали, не хотели «расставаться с мечтой» и уходить и решали как-нибудь да «втереться» в очередь. Сначала по одному… Подойдет себе человек, поздоровается со знакомым, заговорит с ним, а потом тут и останется… В случае сильного протеста публики поспорит, но отойдет в сторону.

Позже, когда очередь уже двинулась (в субботу в 8 часов утра), начинается «втирание скопом». Возьмутся за руки и напирают сбоку… Тут протесты уже бессильны – выставят одного, вотрется с полсотни.

Полиция делала вид, будто наводит порядки и при общем смехе выволакивала того или другого «примазавшегося». На иных махала рукой. А в общем на все смотрела сквозь пальцы, – публика сама должна была отражать целые атаки «втирающихся».

Получался, разумеется, хаос, но без озлобления. Все понимали, что очередь-то только еще «предварительная», никаких шансов на успех она не давала (слишком много было пустых билетиков, без нумерков), а потому – «что ж такого? И пусть втираются кому не лень».