Записки простодушного. Жизнь в Москве

А вот чеховский извозчик Иона Потапов задыхается от горя, пытается хоть с кем-нибудь поговорить о нём: «А у меня, барин, тово… сын на этой неделе помер». А все не слушают, отмахиваются: «Все помрём». И вот Иона после работы идёт домой, в конюшне разговаривает со своей лошадью: «Жуешь?.. Ну, жуй, жуй… Коли на овёс не выездили, сено есть будем… Да… Стар уж стал я ездить… Сыну бы ездить… Так-то, брат кобылочка… Нету Кузьмы Ионыча… Приказал долго жить… Взял и помер зря… Таперя, скажем, у тебя жеребёночек, и ты этому жеребёночку родная мать… И вдруг, скажем, этот самый жеребёночек приказал долго жить… Ведь жалко? Лошаденка жуёт, слушает и дышит на руки своего хозяина… Иона увлекается и рассказывает ей всё…» («Тоска»).

А помните, как Есенин дружески приглашает собаку Качалова «полаять при луне»:

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.

Эти стихи вспоминает Евтушенко в поэме «Братская ГЭС»:

Есенин, дай на счастье нежность мне
к берёзкам и лугам, к зверью и людям…

— и становится лёгкой добычей злого насмешника, пародиста Александра Иванова:

Есенин, дай на счастье руку мне.
Пожми мою. Дружить с тобой желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.

(«Панибратская ГЭС»).

А вот забавная сценка из романа «Преступление Сильвестра Боннара» Анатоля Франса. Профессор Боннар произносит длинную речь, обращённую к коту Гамилькару: «Среди молчания библиотеки, хранимой (от мышей) твоими воинскими доблестями, Гамилькар, спи в неге, подобно султанше и т. д.» А что думал кот? — «Этот старокнижник говорит без толку, меж тем как наша экономка произносит слова, всегда исполненные смысла, …то возвещая еду, то обещая порку. Знаешь, о чём идет речь. Этот же старик соединяет звуки, не значащие ничего».

Юрий Алёхин пишет: «Как подсчитали американские статистики, продолжительность жизни человека, имеющего кошку или собаку, на четыре года дольше, чем у тех, кто этих животных не содержит».

Не потому ли мы с женой — долгожители (обоим уже за 80). Ведь у нас всегда были до́ма какие-нибудь животные. Была морская свинка (не помню имя-отчество) — безликое, скучное существо, но тоже не без понятия — начинала громко верещать, когда мы приходили домой, понимала: «Угощать будут». А вот крошечный хомячок Хо́ма — яркая личность. Этакий запасливый мужичок. У хомяков есть заплечные мешки. Мы давали Хо́ме маленькие кусочки сахара, и он складывал их в эти мешки. На спине, под рыжей шкуркой отчётливо проступали острые уголки этих кусочков. В тельце Хо́мы билось малюсенькое, величиной с боб, но пламенное сердце борца за свободу. Он постоянно, один за другим, перегрызал железные прутья клетки, а потом оттягивал их вниз. И завоевал-таки свободу — убежал из клетки. Мы нашли его под диваном и поместили на полу в большой открытой коробке. Это его полностью устроило, и он не пытался больше бежать. Но однажды на него свалилась беда. Дочка Оля наступила на коробку и сломала одну из стенок. Очень раскаивалась, вспоминала начало послевоенной песни: «Враги сожгли родную хату…». Хомину «хату» в тот же день отстроили заново.

Собак у нас не было ни в Воткинске, ни в Москве. Помню только два случая близкого общения с этими «друзьями человека», да и тут они вели себя по отношению ко мне не очень-то дружественно.