Записки штурмовика

Сегодня утром я пошел домой посмотреть, что там делается. Отец все еще без работы, мать продает разные вещи – в общем, плохо. Я хотел бы им оставить пару марок, но нам теперь денег выдают очень мало, самому едва хватает. Фрица не застал дома, мать о нем как-то избегает говорить. Боюсь, что он стал коммунистом, и мать не хочет мне об этом сказать. Надо было бы предупредить его, чтобы он остерегался, – иначе схватят парня и сдерут с него шкуру. Я однако ничего не сказал, так как мне, штурмовику, это неудобно. Боюсь, чтобы из-за Фрица я сам не вляпался. Узнают, что это мой брат, и выставят меня из СА. Куда я тогда денусь?

25 сентября 1933 г.

Хотя уже прошло пять дней, но я все еще сжимаю кулаки и стискиваю зубы, когда вспоминаю о том, что произошло со мной.

Дело в том, что я и еще несколько наших парней затеяли ссору с двумя СС за то, что один из них в пивной нахально толкнул одного нашего товарища. Охранники попробовали выхватить револьверы, но мы их здорово обработали и отобрали оружие. Утром 19 сентября мы явились к Граупе и сдали ему отобранные револьверы. Он, не говоря ни слова, исчез; потом он вернулся и со злорадной улыбкой сказал, что с нами хочет говорить фон Люкке. Я и еще трое ребят, в том числе Генке (не знаю, почему он присоединился к нам – он ведь в драке не участвовал), поднялись на второй этаж к командиру.

Не успели мы войти, как фон Люкке налетел на меня, размахивая кулаками:

– Из-за таких скотов, как вы, у меня одни неприятности! Как вы смели поднять руку на СС, вы – босяки! Давно ли ты, Шредер, шлялся по улицам с голодным брюхом?

Меня это чертовски взбесило. Я выступил вперед и сказал, что национал-социалистская революция победила лишь благодаря нам, что только мы, штурмовики, ее охраняем и защищаем, что я не позволю, чтобы на меня орали, – у меня самого неплохая глотка.

Люкке побагровел, как рак, и не успел я опомниться, как он изо всех сил ударил меня по лицу.

Я сначала едва не свалился, потом хотел броситься на фон Люкке, но чья-то сильная рука, как тисками, ухватила меня за локоть. Я обернулся и увидел Густава Генке. Он посмотрел на меня пристально и тихо сказал:

– Надо уметь держать себя в руках.

Потом он схватил меня за плечи и вытолкнул из комнаты. По дороге я услышал собачий лай фон Люкке:

– Теперь будешь знать свое место, свинья! В следующий раз поедешь в Дахау.

В диком бешенстве бросился я в казарму и, как безумный, бил кулаком по чему попало. Один из СА, бывший в казарме, пытался меня успокоить:

– Ну, подумаешь, какая важность – дали в морду; вот если бы выбросили из СА или послали в концентрационный лагерь – это другой табак.

Я зарычал на него:

– Замолчи, или убью!

Потом подошел Гроссе и сказал:

– Благодари Генке, что он тебя выгнал, иначе Люкке тебя бы пристрелил: ты не первый и не последний.

В этот момент в казарму вошел Густав. Он насвистывал песню Хорста Весселя и держал руки в карманах. Ко мне не подошел, а взял книгу Розенберга и лег на свою койку. Я понимал, что он меня спас, но в то же время чувствовал к нему злобу: если бы не Генке, я бы изукрасил толстую морду этой офицерской свиньи.

Я стискиваю зубы и чувствую на щеке отпечаток пальцев этого негодяя. Мне кажется, что все видят эти позорные следы у меня на лице. Вынимаю из записной книжки маленькое зеркальце, смотрю: левая щека горит, и верхняя губа припухла. Меня охватывает свирепая ненависть; я чувствую, что испытал бы ни с чем не сравнимое наслаждение, если бы мог вцепиться зубами в горло фон Люкке.

От злости я кусаю себе руку выше кисти; сжимаю зубы до тех пор, пока боль делается нестерпимой. Мне делается как будто немного легче. Начинаю мечтать о том, что, когда у нас будет какая-нибудь большая драка, я всажу Люкке пулю в спину.

Еще недавно мне казалось, что я стал настоящим человеком и что никто не посмеет меня больше оскорблять. Я думал, что в «третьей империи» мы, штурмовики, являемся тем «новым дворянством», о котором говорили Геббельс, Кубе и сам Гитлер. Мне приходит в голову как будто неплохая мысль: написать жалобу на фон Люкке начальнику штаба СА Рему, а если он мне не ответит – послать письмо самому Гитлеру. Тогда будет видно, есть ли у нас «третья империя» или нас обманули.

Я вспоминаю, что фон Люкке назвал меня босяком. Видно, прав Генке, когда говорит, что каждому свое место…

Вечером я хожу взад и вперед по коридору. Кто-то тихо подходит ко мне сзади и берет меня за руку. Смотрю – Генке. Спрашивает:

– Ты бы, наверное, убил фон Люкке, если бы мог?

Я, сжав кулаки, отвечаю, что задушил бы его собственными руками.

– Допустим, что это тебе удалось бы. А что бы ты сделал с Люгером из концентрационного лагеря, с доносчиком Граупе и со всеми другими командирами? Ты ведь их всех не передушишь.

Я ответил, что напишу жалобу Рему и Гитлеру. Генке язвительно похвалил меня: