Записки случайно уцелевшего

От отчаяния я не просил, а скорее приказывал ему поступить именно так. Потом уже, вспоминая эту сцену, я пришел к выводу, что, будь передо мной кадровый офицер, он, конечно, не потерпел бы такого тона и тем более решительно пресек мою настойчивость короткой командой: «Кругом, арш!» или как-нибудь еще в том же духе. Но комендант, скорее всего, был из мобилизованных по партийной линии, и манера общения у него осталась вполне «гражданская». Мое предложение его неожиданно развеселило. Он улыбнулся, снял трубку, назвал мой номер и, когда ему ответили, попросил Анну Дмитриевну. Я замер.

- Уехала, говорите? - продолжал комендант. -В Казани?.. А скажите, известен вам ее муж?.. Это говорит районный комендант. Да, да, Борис Михайлович? - Что ему там в ответ долго говорили в трубку, я, естественно, не слышал, но следующая реплика коменданта показалась мне странной. - Значит, все-таки проживал когда-то? - не то соглашаясь с невидимым собеседником, не то уличая его в уклончивости, сказал комендант, глядя на меня.

- Товарищ комендант! - не выдержал я и протянул руку к трубке. - Разрешите мне...

Произошло очередное чудо - комендант без колебаний отдал мне трубку. Я жадно схватил ее, приложил к уху и услыхал конец какой-то фразы, произносимой голосом моего соседа.

- Иван Михайлович! - закричал я. - Это говорит Борис Михайлович. Очень прошу сказать обо мне все как есть... Только правду!.. Ну, пожалуйста... -ивер-нул трубку коменданту.

- Так что вы можете сказать о Борисе Михайловиче? - снова поинтересовался комендант. - Так, - произнес он после небольшой паузы. -Так, так... Ах, значит, ушел в ополчение и пропал без вести... Пришла похоронная?.. Понятно, - заключил он и подмигнул мне. - Что и требовалось доказать...

Он поблагодарил Ивана Михайловича, положил трубку и вдруг без всякого перехода доверительно обратился к нам, ко всем троим:

- Вот вы - фронтовики. Вы мне можете объяснить, почему мы все время отступаем и как так получается, что немцы каждый раз берут нас в клещи?

Мы явно не были готовы к таким рискованным разговорам, от которых меня еще в роте по-дружески предостерегал наш политрук Сережа Кирьянов, намекнувший, что у нас уже завелись тайные осведомители и что этак очень просто схлопотать «пораженческие настроения». В окружении мы между собой не раз вели разговор о том, как тридцать седьмой год подорвал боеспособность нашей армии. Но развивать подобную тему здесь и сейчас было бы нелепо. Фурманский, с давних пор интересовавшийся историей войн и военного искусства, начал было что-то банальное о внезапности гитлеровского нападения и неотмобили-зованности нашей армии, но эти общие места менее всего интересовали коменданта. Он был настоящий человек, наш комендант. Нетерпеливым жестом он прервал Фурманского и завершил нашу встречу.

- Ладно, - сказал он. - Вы на моих милиционеров не обижайтесь. Как-никак осадное положение обязывает. .. Кстати, - посмотрел он на часы, - до отбоя всего тридцать пять минут. Успеете добраться до дому -ваше счастье. А нет - вас снова заберут. Идите...

Повторять ему не пришлось - через три минуты мы уже были на троллейбусной остановке. Полное безлюдье и здесь, и вокруг сразу смутило нас, но спуститься в метро мы уже не рискнули. В уличном полумраке мы не так бросались в глаза, а там, при свете, милиция, конечно же, снова бы нас загребла.

- Троллейбуса не ждите, больше не будет, - посоветовала вышедшая из ворот дворничиха.

И мы побежали. Ко мне на Сретенку, в Просвирин переулок. Побежали изо всех наших слабых окружен-ческих сил, обжигая холодным воздухом и без того простуженные легкие, испытывая острую боль в отмороженных ступнях. Я бежал впереди, выбирая кратчайший маршрут, выбирая глухие переулки, бежал, задыхаясь и скользя, едва не падая на замерзших лужах, но я бежал домой! Я возвращался из небытия, из безвестности, из призрачных блужданий, из затерянности по ту сторону огромного фронта. Только бы добежать, только бы не напороться на патруль, ведь я уже в двух шагах от цели. Сейчас узнаю все про Нюню, как и почему она уехала... Сейчас восстановлю связь времен...

Наша коммунальная квартира, за исключением дряхлой бабушки Дамаши, была не слишком рада моему появлению. Особенно уже упоминавшийся Иван Михайлович, который, как потом выяснилось, после отъезда моей жены, увезенной еще 16 октября вместе с другими женами писателей-ополченцев в Казань, перетаскал к себе часть моей библиотеки. Боясь или, наоборот, ожидая прихода немцев, он, кроме того, снял с входной двери табличку, чтобы вернуть ее на место, отрезав последнюю, то есть мою - еврейскую фамилию. Мне он потом объяснил, что сделал это лишь после того, как на меня пришла похоронка, и готов книги вернуть, за исключением, конечно, тех, которые он уже сжег в буржуйке - зима в этом году ранняя и лютая, а центральное отопление не работает.