Записки случайно уцелевшего

Летом сорок четвертого года штаб Карельского фронта находился в Беломорске. Соответственно и наша фронтовая газета - теперь она называлась «В бой за Родину!» - была расквартирована на окраине этого неприветливого городка, у самого устья недоброй памяти Беломорского канала, возле последнего его шлюза.

Нас, как все штабы и управления упраздненного после ликвидации блокады Ленинграда Волховского фронта, перебросили сюда в конце февраля и стали сливать со здешними штабами и управлениями. В результате кто-то был отчислен в резерв, а кто-то влился в ряды волховчан. Наша редакция, в частности, пополнилась тогда писателем Геннадием Фишем и моим автором по «Новому миру» молоденьким Алешей Кондратовичем (будущим заместителем Твардовского в этом же журнале).

Очень сильный здешний Седьмой отдел, укомплектованный еще в начале войны самым цветом ленинградской германистики, был сохранен почти в полном составе. Со здешними «седьмыми людьми», как называли в армии работников отдела по разложению войск противника, у меня сразу установились дружеские отношения. «Седьмые люди» вообще на всех фронтах слыли самыми интересными собеседниками, самой просвещенной и самой осведомленной публикой.

В своих записках о первых днях войны и ополчении «Писательская рота» я в свое время пытался дать беглый портрет командира нашего батальонного хозвзвода, в недавнем прошлом - преподавателя Литературного института по кафедре художественного перевода Николая Николаевича Вильям-Вильмонта. Редкостный знаток немецкого языка и немецкой литературы, тончайший исследователь европейской культуры нового времени, Николай Николаевич был отозван из ополчения как раз накануне октябрьского разгрома и впоследствии по праву возглавил Седьмое отделение политотдела одной из армий. Рафинированный интеллигент, близкий друг семьи Пастернака, человек, абсолютно чуждый армейской субординации, он тем не менее стал образцовым представителем этой (но только этой!) военной профессии.

К слову сказать, Вильмонт именно тогда, в октябре сорок первого, срочно отозванный из нашей дивизии и потому избежавший окружения, именно вследствие этого едва не попал в другую весьма опасную ситуацию, которая могла стоить ему жизни. Мне хочется рассказать об этом потому, что эта история - еще одно подтверждение той парадоксальной истины, что на войне невозможно угадать, где найдешь, а где потеряешь. Еще один довод в пользу философии фатализма, ставшей, как я чувствую, в моих записках главенствующей.

Советским историкам известен знаменательный эпизод, относящийся к началу октября сорок первого года, когда мощное наступление немцев на Москву едва не привело к ее падению. Я имею в виду устное донесение Сталину, сделанное Жуковым, после того как он, экстренно отозванный из-под Ленинграда и мгновенно назначенный командующим Западным фронтом, совершил ознакомительную поездку по переднему краю. Вернувшись, Жуков в присутствии Берии доложил Великому Полководцу всех времен и народов, что фронта как такового к западу от Москвы не существует, что управление войсками фактически отсутствует и лишь отдельные окруженные части продолжают сражаться на свой страх и риск.

Сталин, выслушав столь страшную весть, недвусмысленно осведомился у Берии, есть ли техническая возможность вступить в переговоры с немецким командованием? Оказалось, что подобный канал связи может быть осуществлен через болгарское посольство. Однако такому обороту дела посмел решительно воспротивиться Жуков. Сколь ни катастрофично положение, считал он, не все еще потеряно и, прежде чем вступать с врагом в переговоры, необходимо хотя бы попытаться организовать ему отпор, приведя в порядок имеющиеся силы. Отчаянная решимость Жукова продолжать борьбу оказалась в тот критический момент спасительной. Получив самые широкие полномочия для защиты столицы, он снова отбыл на передовую.

В свете подобных событий и подобных настроений «наверху» я рассматриваю и то, что произошло в роковые для страны дни с нашим командиром хозвзвода лейтенантом Вильмонтом. Вызванный спешно в Главное политическое управление армии, он явился на Гоголевский бульвар и доложил о прибытии. Распоряжение, которое он тут же получил, повергло его в смятение. Ему было приказано немедленно явиться к здешнему армейскому портному, который, мол, в курсе дела и ждет лишь возможности снять с лейтенанта мерку, чтобы самым срочным порядком сшить ему парадный мундир...

Кафка?!

Вконец озадаченный и заподозривший что-то неладное, Вильмонт, прежде чем отправиться к портному, решил на всякий случай посоветоваться с умным человеком - писателем Рыкачевым. благо тот жил рядом с Гоголевским, на улице Фурманова. Рыкачев сразу смекнул, какую роль прочат Вильмонту с его арийской внешностью и безукоризненным берлинским «эйх-дойч». В тех условиях быть хотя бы косвенно посвященным в саму возможность сепаратных переговоров с гитлеровским командованием о мире, пусть даже на уровне переводчика, значило стать потенциальным смертником.