Записки случайно уцелевшего

Представьте себе большой областной город в глубоком тылу на четвертом году войны, город, в котором жизнь течет размеренно и аскетично, в однообразном трудовом ритме, где молодые мужчины наперечет, но полно тоскующих солдаток, а еще больше одиноких и вдов. И вдруг этот тихий старинный город становится местом пребывания овеянных славой воинских формирований и в чем-то всегда привилегированных частей фронтового подчинения. Это значит, что на улице теперь то и дело встречаешь солдат. А главное - в городе, оказывается, полно блестящих штабных офицеров, увенчанных всевозможными наградами, истосковавшихся по ласковым взглядам, гордых своей репутацией бывалых воинов. И конечно, перед отправкой куда-то на новую войну с ее неизвестностью и риском они жаждут любовных приключений, лирики, домашнего уюта...

О таком успехе у женщин наши бравые фронтовики вчера еще и мечтать не смели. А тут и по части дисциплины как-то сами собой получились послабления. Ну и естественно, пошли пьянки, вечеринки, веселые сборища. И конечно - романы. И конечно - торопливые, лихорадочные: спеши, пока горнист не сыграл атаку. Тут ведь как: хоть день, да мой!.. Словом, когда начальство хватилось, город уже был охвачен любовным угаром. Необходимы были срочные меры.

В те дни наш поезд стоял на запасных путях разъезда Которосль, на окраине Ярославля. Мы все томились от безделья. По вечерам те, кто не уходил в город, пользуясь отсутствием куда-то уехавшего Ломоноса, набивались к Лине и Маркизе в радиорубку и слушали втихаря европейское радио, совместными усилиями пытаясь перевести с разных языков последние известия, все отчетливее сулившие конец войны. Я целые дни валялся у себя на верхней полке, перечитывая «Клима Самгина». Очень тянуло домой - после станции Кола под Мурманском здешняя стоянка казалась Подмосковьем: до столицы всего-то несколько часов езды. Но не пускали: вот-вот тронемся в дальний путь.

Когда меня срочно вызвали в политуправление, я сразу почуял недоброе.

- Ты вот что, капитан, - оценивающе оглядел меня какой-то новый подполковник, когда я « по вашему приказанию явился», - сам, наверно, знаешь, уж очень тут наша волховская братва разгулялась, весь город стонет. Надо как-то организовать ей культурный досуг. Так вот, генерал приказал устроить для офицеров с дамами литературный вечер. Чтобы все - чин чинарем, в здешнем театре, с платными билетами. Мол: «Советские писатели в дни Отечественной войны». Ты, значит, выступишь с докладом, - он снова окинул меня скептическим взглядом, - а потом пусть патта редакционные писатели читают свои произведения. Передай им, кстати, всем, - и подполковник перечислил по лежащей перед ним бумажке фамилии намеченных участников. - Скажи, генерал сам составил список...

Я пытался отговориться, ссылаясь на то, что оратор из меня никудышный, что было чистейшей правдой, и что на фронте я оторвался от современной литературной жизни. Но подполковник посмотрел на меня скептически, поскольку я лишь подтвердил его сомнения на мой счет - чего, мол, от такого ожидать, и добавил лишь одно слово, но произнес его протяжно и наставительно:

- При-каааз!..

Немало расстроенный таким оборотом дела, я не спеша направился обратно в редакцию. Пешком -трамваи ходили от случая к случаю. В центре города у входа в театр уже красовалась большая, наспех написанная афиша, возвещавшая о продаже билетов на литературный вечер «Советские писатели в дни Отечественной войны». Я невольно залюбовался величественным зданием, его благородными пропорциями.* Для подполковника это был просто «здешний театр», для меня же - знаменитый волковский, стоявший у истоков русской сценической культуры. «Ума не приложу, о чем я буду говорить с его прославленных подмостков...»

Приказ генерала, когда я передал его своим товарищам по редакции, не слишком озаботил их. Правда, Алеша Кондратович и Коля Занин были несколько смущены оказанной им честью. Превосходные журналисты, успешно выступавшие и на публицистическом поприще, они если и писали рассказы, то преимущественно не газетного свойства, а «для себя», так сказать, впрок - в походных условиях «в стол» не скажешь... Да еще Павла Шубина по-настоящему взволновала возможность выступить со сцены волковского театра, и он сразу загорелся идеей после долгого перерыва снова вынести на публику свои заветные «штатские» стихи.

Мы в сад входили. От незримых дел Он, словно улей, целый день гудел.

Дрались жуки, за мухой стриж летел,

Шли муравьи войной в чужой предел...

Когда-то, еще до войны, он прочел мне целиком это замечательное стихотворение «Утренний свет», как и другое, тогда еще недописанное - «Соседу за стеной», этакую инвективу благоденствующему обывателю:

И все не так, как понимаешь ты.

Он будет жить, дворец моей мечты,

На курьих ножках, на собачьих пятках,

Пока играет солнце в светлых прядках Ее волос, пока слеза дробинкой Бежит из глаз широких с голубинкой.

И все не так, как понимаешь ты...