Записки случайно уцелевшего

Что вам сказать? Свистеть мне стали уже после третьей фразы. После пятой меня уже сгоняли с трибуны в таких энергичных выражениях, что воспроизвести их здесь не представляется возможным. А я, несмотря на все усиливающийся шум в зале, упрямо продолжал еще что-то блеять, пока Павел, человек, верный в делах литературного товарищества, не решил прийти мне на помощь. Он с некоторым усилием выбрался из-за стола и не очень твердой походкой направился вдоль авансцены в мою сторону, как я понимаю, что" бы грудью заслонить меня от зала, разъяренного моим занудством. Но по пути Павла занесло к самой рампе,' а там он за что-то зацепился сапогом и едва не свалился в оркестровую яму.

Это маленькое происшествие оказалось спасительным для судьбы всего вечера. Настроенный на сатиру и юмор, зал грохнул, как один человек. Негодование в мой адрес мгновенно сменилось восторженными криками и приветственными возгласами в адрес Шубина. Его неловкость была воспринята как первая шутка обширной смеховой программы. Буря аплодисментов пронеслась по театру Волкова.

Такой счастливый момент массового перелома настроения грех было бы упустить, и опытный комедиограф Эдель понял это раньше других. Он поднялся с места и, не обращая внимания на обескураженного Шубина и совершенно раздавленного враждебным приемом меня - а я все еще продолжал торчать на трибуне, растерянно озираясь, - уверенно объявил:

- Сейчас я прочту веселый рассказ «Касторка»! -после чего сделал нам обоим приглашающий жест, мол, вам пока есть смысл посидеть за столом, а там посмотрим.

Чтение «Касторки», как всегда, сопровождалось дружным смехом в положенных местах, после чего благосклонность зала уже оставалась неизменной до самого конца. На волне успеха «Касторки» и еще двух юморесок Эделя тепло были приняты выступавшие со своими фронтовыми новеллами Алеша Кондратович и Коля Занин, не говоря уже о Геннадии Фише, который, как всегда, насытил свои впечатления о жизни за рубежом приметливо собранными интересными подробностями. И даже интимная лирика Шубина, выступившего в конце вечера, вопреки его опасениям произвела впечатление на зал, хотя и не столь очевидное, как его случайный экспромт в самом начале.

Вся наша группа возвращалась из театра с чувством исполненного долга. Естественно, кроме меня. У меня от того литературного вечера остались на всю последующую жизнь очень горькие и столь же стойкие воспоминания. С тех пор любая аудитория свыше десяти-пятнадцати человек неизменно вызывает у меня как у оратора синдром обреченности на неизбежный провал.

Вскоре после вечера в театре Волкова к нам наконец-то пришла весть о долгожданной победе. Собственно, об окончании войны мы у себя в редакции (как и весь мир, кроме нашей страны) узнали из потаенного слушания иностранных радиосообщений еще 8 мая. Теперь, кажется, уже всем известно, что Сталин вопреки победной дате союзников по антигитлеровской коалиции специально перенес советское празднование победы на день позже, чтобы считалось, что Прагу освободили от гитлеровцев не войска РОА, а наши танки, едва подоспевшие туда днем позже в результате суточного скоростного марша из Германии.

Как бы там ни было, пить по случаю Победы, хоть и втихаря, по своим купе, мы начали еще 8-го, а на другой день, уже не таясь, разделили радость окончания войны со всем городом и со всем ярославским гарнизоном, который, как и повсюду, отмечал это событие кроме повального пьянства еще и повальной пальбой в ночное небо. Говорили даже, что в ту ночь наш резерв фронта недосчитался одного убитого в пылу радости Героя Советского Союза и еще трех получивших ранения офицеров.

Наша редакция тоже едва не лишилась тогда старшего лейтенанта Якова Гудкова, человека общительного, веселого и классного фотокорреспондента. Когда нас по случаю великой победы построили вдоль редакционного состава и кто-то из начальства заладил перед нами торжественную речь, Яша вознамерился обязательно запечатлеть этот исторический факт своей «лейкой». Но в тесноте пристанционных путей, забитых эшелонами, сделать выразительный снимок нашего митинга можно было только с верхней точки. Вообще-то, конечно, фотография могла получиться эффектная: две шеренги в дымину пьяных, едва соблюдающих равнение людей и ужас, застывший в их устремленных вверх взорах.