Записки случайно уцелевшего

Представьте себе, что по дорожке вдоль моря идет очень приятная немолодая пара. Она - когда-то известная столичная красавица и прославленная актриса мюзик-холла, чья биография пересеклась с европейской историей самым несчастливым образом: выехав осенью сорок первого года с актерской бригадой на фронт, она попала (тоже, кстати, где-то в районе Вязьмы) в руки к немцам. Выступала ли она там, у них, либо на оккупированной территории, либо в самом фа-терлянде, не знаю, но только когда ее наши освободили, она, естественно, сразу оказалась в одном из вор-кутинских лагерей.

Теперь - о ее спутнике. Он - известный киносценарист и остроумный собеседник, человек редкостного светского обаяния, незадолго до войны познакомился в какой-то компании с юной дочерью вождя и, к его монаршему неудовольствию, стал с ней встречаться, а потом даже писать ей и публиковать нечто вроде открытых писем. Я сам, помню, с удивлением прочел как-то еще на Волховском фронте его обращенную к некоей кремлевской затворнице и напечатанную в «Известиях» корреспонденцию из партизанского края, исполненную в подтексте лирического изъявления чувств. Как и следовало ожидать, кончилось это скверно - Воркутой.

Так как он был записной выдумщик, нет ничего удивительного, что о его аресте тоже была сложена занимательная байка (уж не им ли самим?), достойная экранного воплощения. Будто дело было так. Однажды он на своей машине приехал в Министерство кинематографии и, завершив там свои дела, уже собрался ехать домой. Он вышел из министерства, приблизился к своей «эмке» и был крайне удивлен, когда дверца сама открылась ему навстречу и чья-то рука заботливо пригласила его внутрь. Уже начиная вникать в происходящее, он сел на свое место водителя и деловито осведомился у сидящих рядом и сзади людей в форме, куда ехать.

- Так ведь на Лубянку, - сочувственно сказали ему.

Словом, будто бы он сам доставил себя по месту заключения. А уж потом, после приговора, оказался на Севере. Как, когда и при каких обстоятельствах он там повстречал ее - бывшую звезду московского мюзик-холла, - не знаю, но только вернулись они после смерти Сталина в Москву мужем и женой.

И вот они - Токарская и Каплер - идут по коктебельской дорожке вдоль моря, а навстречу им идет молодая пара - та самая кремлевская затворница и ее муж, тоже вчерашний зэк. Невольным свидетелем этой действительно драматичнейшей сцены, словно из дурного душещипательного кино, был я сам. Впрочем, чему удивляться - подобных сюжетов «из жизни» в то время было навалом.

А пока - вернусь в первую послесталинскую осень.

В Коктебеле у нас завязались приятные дружеские связи, многие из которых не прервались и потом, по возвращении в Москву. И хотя меня по-прежнему еще не печатали, но в литературных компаниях от космополитов уже не шарахались, и я не чувствовал себя носителем потенциальных неприятностей для окружающих. Правда, только как критик. Другое дело -мои анкетные пороки. Эту особенность своей биографии я по-прежнему тщательно скрывал, она все еще сохраняла свою зловещую силу и ограничивала мои естественные дружеские порывы. Поэтому на домашние приглашения я откликался редко.

Но когда Шура Штейн прислал билеты в Дом кино на премьеру своего фильма, поставленного Михаилом Роммом, да еще потом сказал по телефону, что пригласил на просмотр всех «коктебельцев», я ни минуты не колебался. «Конечно, придем, - сказал я Шуре. - Спасибо».

Это было утром. А днем позвонил какой-то человек и сказал, что привез для меня из Баку письмо и маленькую посылочку, а остановился он в гостинице «Европа».

- Когда зайдете? - спрашивал он.

Гостиница «Европа» (ее вскоре снесли) находилась на Неглинной, напротив Малого театра. Я мысленно прикинул маршрут, намереваясь по пути в Дом кино, не торопясь, заглянуть туда, и сказал:

- Я приду часов в шесть. Вы в каком номере?

- Я вас внизу встречу, - почему-то предложил он.

- Так вы меня знаете? - удивился я. - Нас что, Гасан когда-то познакомил? - назвал я азербайджанского писателя, чей роман мне довелось не так давно переводить ради нищенского гонорора.

- Да, - лаконично подтвердил он.

- Письмо от него?- решил уточнить я.

- Да, - так же кратко подтвердил он.

- Как ваша фамилия? - поинтересовался я.

Он что-то пробормотал и добавил:

- Я вас внизу буду ждать.

«Какой-то странный. Наверно, плохо по-русски понимает». И тут же почему-то в сознании промелькнуло: «Это не азербайджанский акцент... Это вообще не акцент, а какая-то неумелая имитация...» Однако мысль эта была до того нелепой, что я тут же отмахнулся от нее и больше не думал о странном бакинце до того момента, когда мы с женой уже входили в вестибюль гостиницы «Европа». Тут ко мне пришла мгновенная ясность, но вместе с чувством запоздалой досады: «Так по-детски попасться!..»

Возле стойки портье сидели три человека. Когда один из них, увидав меня, поднялся, сомнений быть не могло: «Оттуда!» И тут же меня слегка утешило злорадное чувство - на его специфической физиономии тоже проступила гримаса досады: он не рассчитал, что я могу прийти не один.