Записки старика

Великий кн[язь] был в полной форме, туго перетянут в талии шарфом, в большой и высокой треуголке, надвинутой на правую бровь, и в огромнейших ботфортах. Ему подвели верховую лошадь, и он бойко вскочил с седло. Маневры начались обычным порядком. Трубы и барабаны давали сигналы, музыка гремела, артиллерия палила то залпами, то поодиночке, кавалерия извертывалась во все стороны, то стягиваясь, то растягиваясь, егеря пошли врассыпную, падали, ползали, вскакивали, строились, выскакивали перед фронт и скрывались за ним. Все это, по-видимому, нравилось князю. Он только заметил, что две пушки в залпе опоздали, и выстрелы их не слились в один гул с прочими. Но солнце между тем сильно пригрело и стало жарить утомившихся и людей, и лошадей, пески высохли, а в них лафеты вязли по ступицы, а люди и лошади чуть не на четверть аршина, пыль поднялась страшная, покрыла весь Песковатик, и в шагах десяти трудно было видеть что-нибудь. А трубы и барабаны подавали новые и новые сигналы. Утомился, должно быть, и сам Константин Павлович и приказал остановиться. Минут через 10 пыль проредела, тогда он приказал полкам поочередно проходить мимо него.

Прежде явилась кавалерия.

– Здорово, ребята! – громко крикнул князь.

– Здравия желаем, в[аше] и[мператорское] высочество! – был ответ тысячи голосов.

Но ребята были сильно утомлены, а лошади их вязли в песке и поневоле карабкались из него и не в ногу, и не в строй.

– Плохо, гадко! – кричал князь в нос.

Потянулся пехотный полк. Тут уже каждый нисколько не знающий военных экзерциций мог сказать тоже: «Плохо, гадко». Князь вышел из себя.

– Стой! – войска остановились.

– Эй, ты, толстый майор, поди сюда!

Бедный майор с кругленьким брюшком, объехавшим шарфом и на коротеньких ножках копошился в песке, пока подошел к вел[икому] князю.

Началась брань, сопровождаемая самою страшною руганью. Минут 10 несчастный майор стоял и слушал ее.

– Ну! Церемониальным маршем – ра-а-а-аз!

Майор, балансируя, как на канате, то вперед и взад, то в стороны, хотел устоять на одной ноге, протянувши другую и поднявши ее вверх чуть не горизонтально. Это никак ему не удавалось, и он, не дождавшись бесконечного «а-а-аз!», попирался ею, чтобы не упасть.

Новая ругань посыпалась снова, и кончилось тем, что майор был арестован на три дня, а князь, пообещавши всем без изъятия по 500 палок, повернул коня и бросил смотр. Кабриолет его покатил за ним, им правил какой-то артиллерийский офицер. Егерям и артиллеристам не пришлось слышать ни брани, ни угроз. Где это так вел[икий] князь мог усовершенствоваться в площадной брани? Уж, верно, не при дворе Екатерины, блистательном и изящном, не под руководством Лагарпа[141], и не в Варшаве, где нельзя было слышать ничего подобного даже от покровительствуемых им повес и сорванцов – чвартаков[142]. Там он часто любимых своих подпрапорщиков, которых называл детьми своими, ругал словами «panowie durnie, panowie osły, panowie łajdaki!», а те были рады: хоть дурни и ослы, но панове! А тут вдруг прорепетировал над бедным майором весь запас приобретенных где-то фраз. Остается предположить, что школою этою был дворец Павла Петровича, измененный после смерти Екатерины II в грубейшую казарму. Это гипотеза, но как без нее объяснить факт? Во всяком случае, кн[язь] Конст[антин] Павл[ович] был одним из таких усердных учеников, какие очень и очень редко встречаются в педагогической практике.

Не прошло и недели, и явилась мазурка с куплетом:

A Książe Konstanty wczora
W ugrzecznienia zadatek,
Witał tłustego majora
Rodowodem od matek.

(А кн[язь] Константин вчера в заявление вежливости приветствовал толстого майора родословием по матери).

Несколько позже на мотив «Как у наших у ворот» пелась и русская песенка с куплетом:

Князь Константин не плошал,
И чтобы себя показать,
Генералам всем сказал:
– непечатную ругань под рифму.

Вскоре прибыла в Витебск партия пленных польских офицеров. Князь поехал за город в жандармские казармы навестить их. Часов в 10 вечера я встретил его на Офицерской улице, которою он возвращался домой.

На другое утро, часов в 7 я отворил окно в своей комнате, выходящее на двор, там уже сидел наш фактор Янкель.

– А цули вы, паниц, цто князь вумер? – спросил он меня.

– Какой князь? – с удивлением спросил я его.

– Вай, Константин!

– Да я его вчера встретил, часов в десять.

– Ну, а в пяць вумер.

Около полудня весь город уже знал о смерти великого князя. Он, возвратясь домой, покушал клубники со сливками, и не далее как чрез полчаса подвергся симптомам сильнейшей холеры. Кучковский сейчас же пригласил Гюбенталя, но оба они ничего не смогли сделать, и часам к пяти князь уже не жил. Хлебников узнал за четверть часа до смерти, прибежал, но к последней только минуте агонии.