Записки старика

Полковник Мердер приехал, и дело минуты в три объяснилось.

– Они сказали, что законов нет, а указы его императорского величества?

– Да послушай, милый человек, будь же потолковитее и не пошучивай так со смыслом указов его величества.

– Помилуйте, ваше высокородие, долг верноподданного…

– Экая свинья безобразная! – крикнул Мердер, выходя из себя. – Еще он толкует о долге. Без тебя знают долг. Убирайся вон!

– Я-с жаловаться буду.

– Жалуйся, негодяй, жалуйся! В шею его! – скомандовал полковник жандарму, и я видел, как тот, быть может, слишком уже усердно исполнил это приказание.

– Вы можете судебным порядком требовать с доносчика удовлетворения, – сказал мне полицмейстер.

Я промолчал.

– А что взять с него? – спросил Воробьев.

– Разве только рубашку с плеч, – ответил Мецгер.

– И с целым табунов вшей, – прибавил Рыпинский.

– А ведь согласитесь, господа, что жалко «Слова и дела»[160], там, по крайней мере, был первый кнут доносчику[161], – сказал Воробьев.

– Разумеется, – ответил полковник, – не каждому мерзавцу придет охота подставлять свою спину под батоги, а вот по милости таких негодяев, поверьте, нет нам покоя ни днем, ни ночью.

Доносчик был писец, за пьянство изгнанный из нижнего земского суда.

Мы разошлись, но это еще не конец.

Доносчик после жандармского внушения не жаловался никому, но когда я шел по бульвару, сопровождая трех дам, мать с двумя дочерями, он встретился со мною, низко поклонился и жалким голосом произнес приблизительно следующую речь:

– М[илостивый] г[осударь], вы видели, как я пострадал по вашей причине. При том же вы меня так крепко ударили кием в грудь, что чуть не переломили ребро, и я при сильной внутренней боли начинаю харкать кровью. Будьте великодушны и обратите ваше милосердное внимание на мою беззащитность и немощность. Сказано бо весть: всякое даяние во благо[162].

– Двугривенный довольно? – спросил я его с презрением.

– Душевно-с благодарен, – смиренно ответил он. Я подал ему монетку, он схватил ее и пошел вполне удовлетворенный.

IX

Не всегда, однако же, доносы сходили с рук так легко. Нет! Они иногда вели за собою строжайшее следствие, продолжительнейшие аресты и десятки людей губили окончательно, по крайней мере, портили всю их карьеру. Такие доносы исходили уже не от пьяных писцов, а (стыдно сказать) от людей более интеллигентных – нравственно свихнувшихся, прибавим для их оправдания.

В декабре 1831 г. или в январе 1832 у г-жи Пестель был вечер, где, по обыкновению, собиралась вся витебская знать, начиная с генерал-губернатора до более зажиточной молодежи, принимаемой всегда радушно гостеприимною хозяйкой. Танцевали под фортепиано, и любимый танец мазурку отхватили под достигшую только тогда до Витебска мазурку Хлопицкого, сыгранную вновь прибывшею из Литвы русскою дамою. Мотив этот очень понравился кн. Хованскому, начался общий разговор о мазурках, и он заявил, что очень бы хотелось бы ему услышать и пение их. К несчастью, здесь был ученик шестого класса гимназии, сын домашнего доктора графа Хрептовича Брам, одаренный чудным дискантом и мастерски аккомпанирующий себе в народных песнях и романсах. По просьбе милой хозяйки и князя он сел за фортепиано и пропел мазурку: «Tam na błoniu błyszczą kwiecie». Большую часть текста Хованский понял без объяснений, а чего не понял, то сейчас же было ему переведено слово в слово. Тут же были жандармский полковник, комендант и много русских чиновников, как прокурор и проч. Всем понравился как мотив, так и текст песенки, и никто в ней не нашел ничего ни предосудительного, ни даже подозрительного. Но как эта несчастная мазурка наделала потом много беспокойств и бед, то я считаю необходимым привести полный дословный перевод ее:

«Там на равнинах блестят цветы, и улан стоит на страже, а девушка, как малина, несет корзинку роз.

– Стой, обожди, красавица-чародейка, откуда ты переступаешь маленькими ножками?

– Я из этой хатки, собирала цветы и возвращаюсь.

– Быть может, ты скрываешь толпы неприятелей? Поцелуй меня и я тебя пропущу.

– Я ведь не такая. Поцелую тебя, только сойди с лошади.

– С лошади сойду – закон известен: сейчас же получу пулю в лоб.

– А из той охоты, что ты так скор, останься же без поцелуя.

– Хотя мне это будет стоить жизни, я должен тебя поцеловать.

– Клянусь Богом в небе! Жалко мне тебя, ты сам себя губишь.

– Труба зовет меня в бой. Целуй скорее, моя девушка!

– Будь покоен, возвращайся из войны, и я поцелую тебя.

– Когда возвращусь счастливо, где же искать мне тебя в мирное время?

– Там, в той хатке, возле матери, выше по речке.

– А как буду убит, что так легко, и поцелуй твой пропадет?

– Верная тебе, на твоей могиле, поцелую крест!»[163]

Самая строгая цензура не могла бы привязаться тут ни к одному слову, ни к одной фразе. Но какой-то француз сказал же, что в необыкновенных и загадочных вопросах надобно cherchez la femme[164], и был вполне прав.