Записки старика

По соединении двух армий у Смоленска, полковник Энгельгард[178] (один из племянников Потемкина) очутился в нескольких верстах от своего имения, просил позволения у своего начальства съездить домой на 2–3 дня, и уехал в сопровождении денщика. Дома застал он одну только старуху, оставленную, или добровольно оставшуюся, при всеобщем бегстве жителей от нашествия неприятелей. От нее узнал он однако же, что под домом, что под домом, в погребе, находится склад припасов, а что важнее еще, значительнее, количество заготовленных наливок, вин, и прочих питейных снадобий, до которых он был большой охотник. Пил он чисто по-русски – запоем, загулял, и прошло не три дня, а более недели со времени его приезда, а он и не думал возвращаться к своему полку. Между тем Смоленск был занят неприятелем, русские войска отступили к Москве, а французский отряд явился в самом подгородном поместии гуляющего полковника. С радушием принял он офицера, начальствующего отрядом, пригласил его к обеду, за которым и француз [подв…лился] до того, что позабыл, где он и кто с ним, впал в баранью доверчивость и, на предложение выпить холодного винца в холодке погреба, согласился с удовольствием. Пошли вдвоем, но вышел из погреба один хозяин, а гость остался там с распластанной топором головою. Тревога поднялась, найден и мертвец в погребе. Энгельгард между тем подкрепился еще на силах и улегся на диване в гостиной, запасшись пистолетом и саблею. Французы бросились к убийце, он защищался, но не успел ни одного ранить даже, как был связан, взвален на дровни и отправлен в Смоленск. Всю дорогу он кричал, ругался и в таком же виде был представлен в municipalite, в котором заседало волей-неволей несколько городских жителей и единственный оставшийся священник Мурзакевич. В то же мгновение Маршал Даву приказал нарядить военный суд в том же municipalité[179], и не протрезвевшийся и продолжавший ругаться Энгельрад был приговорен к расстрелянию. Его вывели за моховские ворота вместе с двумя солдатами французской армии, осужденными тоже на смертную казнь за мародерство, и поставили над одной ямою, приготовленной во рву. Для исполнения приговора над Энгельгардом, как полковником, наряжено 6 ружей, а над мародерами – под одному. С мародерами покончено было чуть не моментально, но с Энгельгардом дело промедлилось. Он не стоял на месте, метался во все стороны, кричал и ругался. Началась настоящая облава, как на зверя, и смертельно раненый 4 пулями в груди, он, пронзенный еще штыком, пал в шагах 10 от ямы, в которую был сейчас же оттащен, вброшен и засыпан землею. Назначенный потом следователь генерал Каверин в патриотическом увлечении хотел всех невольно заседавших в municipalite смолян расстрелять вместе с Рачинским, и только заступничество главнокомандующего Кутузова спасло их от незаслуженной казни.

В 1813 вдове Энгельгарда и родственникам его назначена пенсия, и через несколько лет поставлен чугунный памятник над его могилой[180]. В одной яме лежали три трупа. Узнать, который из них Энгельгард не было бы никакой возможности, ежели бы не явился тут сосед, друг и приятель его Повало-Швыйковский:

– Вот он, голубчик мой Энгельгард, вот он! – вскричал Швыйковский, увидев один из трех черепов. – Видите ли: вот двух передних зубов в верхней челюсти нет. Это он, он, и никто как он!

Другой череп был с полным числом зубов, а у третьего не доставало одного или двух коренных зубов в нижней челюсти.

– Да почему же непременно он? – спросили Швыйковского.

– Помилуйте! Мы с ним однажды подвыпили, и чорт знает, за что, повздорили. Он меня хватил в рожу, я ему ответил тем же, и выбил ему тогда эти же два зуба. Вот видите этот кулак – он совершил это дело, и он – мой! Ну, как же мне не знать!

Аргументация показалась до того убедительной, что без малейшего возражения решились положить скелет с выбитыми двумя зубами под памятник, а другие два скелета мародеров отнесены были подальше.

II

Восточная половина Смоленской губернии заселена великорусами – племенем славянским, сформированный после других стране залесской на почве чудской, по Волге, Оке, Клязьме, Москве, Яузе, по рекам, названия которых никак нельзя признать славянскими. Западная же занята нынешними белорусами, потомками кривичей, главным городом которых был Смоленск.

Но что это за кривиче, будто призвавшие вместе с новгородцами варяго-руссов и между тем покоренные оружием второго по порядку варяжского князя? И что это за варяги, призванные или непризванные, но завладевшие всеми восточными славянами? Костомаров, увлекшись односторонним взглядом литовского историка Нарбута[181], сделал их литовцами. Карамзин, а за ним Погодин[182] с братвою и учениками своими, на основании столь же односторонней летописи Нестора Печерского, обставали за их скандинавское происхождение. Спорили яро, но и покончили тем, что спорили: потому что нарешили ничего, и каждый остался при своем.