Записки старика

Кружки формировались большею частью по губерниям. Были тверичи, смоляне, калужане, и пр. был даже кружок и новороссийских евреев, но тот держался как-то в стороне и вполне изолированно. Жители самой Москвы, особенно аристократического пошиба, не составляли никакого кружка, и ежели у них было что общее, то не иной что как разгул и кутеж, избегаемые прочими как по недостатку средств, так и по убеждению. Аристократы, как и в мое время, приезжали в университет на ухарских рысаках или на мышеобразных пони, постоянно в белых перчатках и говорили между собой не иначе как по-французски. Предметами их разговоров как любителей изящных искусств были: балы с графинями и княжнами, театры с балеринами, цирки с наездницами и хоры с цыганками. Только обожаемые ими мундиры, треуголки и шпаги подменились кратчайшими пиджаками и визитками, белыми жилетами, вычурными галстуками и шляпами ronds, plats[263] и пр. всех возможных и невозможных фасонов.

Для взаимных сношений и во избежание всяких столкновений между кружками, введены были сходки. Место сходок летом назначалось обыкновенно в университетском саду, а зимою в одной какой-нибудь аудитории.

IV

Самым многочисленным и вместе с тем плотнее организованным был польский кружок. И неудивительно. Русские кружки были раздроблены и считали в своем составе только десятки студентов. В польский же кружок входили сотни, прибывшие из огромного пространства от Западной Двины и Днепра до границ империи с Пруссиею и Австриею, т. е. из тех учебных округов, которые лишились в 1831 г. своих университетов.

Каждый член кружка заявлял свои житейские средства и вносил определенный процент с заявленной суммы в общую кассу. Процентный налог соизмерялся потребностями кружка и производился крайне добросовестно. Контроль, пред которым ничто не могло укрываться: ни получаемые из дому деньги, ни приобретенные частными уроками или другими работами доходы, контроль неофициальный, мертвый, не всегда обходимый, а товарищеский, живой и строгий, заставлял всех быть крайне откровенными, и нести этот налог не только без ропота, но даже с каким-то предупредительным рвением. Многие добровольно уплачивали значительно более причитающегося за ними. К чести кружка должно заметить, что ценз взносы не давал всем взносившему никаких особенных преимуществ.

Собранная сумма возрастала коммерческими оборотами, а именно: 1. Каждый член кружка, обеспеченный или необеспеченный, за поручительством обеспеченного, в случае крайней необходимости мог взять заимообразно, из кассы, нужное ему кол-во на короткий срок, с уплатою одного процента за это время. 2. В разных местностях обширной Москвы устраивались мелочные лавочки. Товары для снабжения их закупались оптом, прямо из фабрик или заводов, а продавались врозь по общепринятым ценам всем покупателям за исключением членов кружка, получавших из лавок чай, сахар, табак, писчую бумагу, свечи и пр. по ценам фабричным.

Главными статьями расхода были: во 1) ежемесячное безвозмездное вспомоществование неимущим товарищам по 5 рубл. 2) плата за свидетельство на право торговли в лавочках, наем помещения и сидельца, закупку товаров и пр. 3) приобретение книг, как научных, так и литературных, на всех без различия языках, для кружковой библиотеки. Библиотека составляла общее достояние и отличалась как выбором, так и числом входящих в нее сочинений. После расходы увеличивались вновь явившимися потребностями, вызванными безотрадным положением учебного дела в белорусском округе.

Трудно представить, как низок был уровень знаний кончивших курс гимназий в Литве и Белоруссии. Слушать профессорские лекции для них было впрямь невозможно. В учителя поступали в виде обрусителей люди, нисколько не подготовленные и даже нисколько не способные. За малыми исключениями это были по большей части бурсаки из великорусских губерний, убоявшиеся бездны премудрости[264]. Были и канцелярские служители, получившие за выслугу лет чин XIV класса – отъявленные пропойцы и забулдыги. Даже унтер-офицера, выдержавшие экзамены в гимназиях на первый офицерский чин, высылались в уездные учителя. Можно судить, что и как преподавали такие личности, и легко понять, что, кроме отвращения и пренебрежения к себе, они ничего не могли возбудить в окружающей их среде. Дело обрусения по так мило придуманному плану, вместо успеха понесло, как и следовало по порядку вещей, блистательное фиаско, заставившее потом прибегать к муравьевскому террору.