Записки старика

Через дня два или три случилось еще что-то почище. Я шел по Рождественскому бульвару и в конце его хотел выйти на улицу по сходням в несколько ступенек, как увидел, что сходни заняты двумя женщинами, очень прилично и даже щегольски одетыми. Обе они сидели неподвижно на ступеньках. Одна повыше, в меховой шубе, круглолицая блондинка, в теплой шляпе с вуалькою, откинула голову назад, как бы созерцая светила небесные. Другая пониже, в бархатном бурнусе, отделанном в стеклярус, с накинутым на голову кашемировым платком, наклонилась и прижала лицо к своим же коленям. Я хотел пройти между ними, взглянул и, как от электрического удара, отпрыгнул на противоположную сторону бульвара и другими сходнями выбрался на улицу. Смертная белизна лица, пред которою все мраморные статуи покажутся румяными, полураскрытый рот со сжатыми белыми зубами, полураскрытые, неподвижные, не потускневшие, а совсем побелевшие глаза – вот что я увидел. Первому попавшемуся мне городовому я сказал, чтобы он поспешил на бульвар и посмотрел, что там делается. Он сейчас же пошел туда. Я слышал, что одну из них, верно, ту, которой лица я не видел, успели оттереть. Блондиночка едва ли могла возвратиться к жизни.

Бедняжки не по силам выразили свой восторг при всеобщей радости и, по-славянски, не удержались в сфере умеренности и аккуратности.

VI

Как громом поразило всех известие о событиях в Варшаве.

15-го февраля по самовольному распоряжению какого-то Заболотского пало пять ни в чем неповинных жертв[278], и в само 19 февр[аля]. совершилось торжественное погребение их трупов. Через три дня депутаты городских жителей явились к гуманному и глубоко уважаемому ими наместнику Кн. Горчакову, по-раженному не менее их этою никак неожиданною невзгодою, с просьбою разъяснения самого события и принятия нужных мер предосторожности. Князь объяснил, что все совершалось помимо его воли и без его распоряжения. Депутат от ремесленников, содержатель сапожного заведения, Станислав Гишпанский, напомнил ему, что за все отвечает фирма, которой он – представитель; а раввин Мейзельс на вопрос «зачем и он тут», с библейскою фигуральностью называя правительство отцом, страну матерью, а жителей детьми, ответил: «Дети плачут, когда отец бьет мать». Князь Горчаков выслал подальше из Варшавы всех этих депутатов. Всем известен печальный ход последовавших событий.

В Москве никто не одобрял стреляния по народу, но зато каждый молодец толковал на свой образец, и оттого толкам не было и счету. Некоторые были наивно глупы, потому что сводились на пустейшие слова: ошибка, случай, недоразумение и пр. Но были и очень оригинальные. Мне памятен один, слышанный мною в вокзале Николаевской железной дороги от уезжающего из Москвы какого-то пожилого господина в общеармейском мундире, славянофильствующего помещика, кажется, Новгородской губернии, с какою-то нерусскою и даже неславянскою фамилией, которую никак теперь не могу припомнить:

– Дело-то, сударь мой, само по себе и плевка не стоит. При покойном государе наш отец командир Иван Федорович сейчас же вывел бы все войско из этой проклятой Варшавы и в полчаса (как он и говорил приезжавшему из Лондона жидку Монтефиоре) разгромил бы ее в пух и прах, а чрез другое полчаса в Питере читали бы депешу: «Варшавы нет, спокойствие восстановлено и все обстоит благополучно». Вот как по-нашему! И согласитесь, сударь мой, сами, что лучше. А то – севастопольские герои! Какие тут герои? Ох, этот Севастополь, право, хуже чумы. Европейские идеи! Да нам-то что до Европы – плевать на нее!

Вот возможно приблизительное содержание сильно прочувствованной и с жаром произнесенной речи почтенного представителя прежних времен.

Но это прежних. А вот что тоже собственными ушами слышал я, спустя 18 лет, и не в первопрестольной Москве, а на пределе обитаемых мест, в Енисейске. Директор прогимназии Н.[иколай] Н.[иколаевич] Сторожев, действительный студент[279] и ярый славянофил, сидел в состоянии откровенности, когда пришло известие о преступном покушении Соловьева на жизнь Государя Императора[280]. Пораженный известием он хотел привстать и сказав только: «Да! Пока есть Варшава – в России смутам конца не будет!» – упал от полноты чувств. Это ведь новейшего классического пошиба, хотя ни в одной латинской грамматике нет Variovia delenda[281], а дальше грамматики usque ad hoc tempus[282] наши педагоги не зашли, все-таки это представитель классицизма, разумеется, sui generis catcoviani[283].

В Варшаве кто-то вспомнил, что в 1830 году лишь только Кн. Константин Павлович удалился, совершена была торжественная панихида с крестным ходом по пяти декабристам, казненным в Петербурге. А тут у себя тоже – пять трупов! Чего же лучше для работы путем демонстраций, единственно возможным, по мнению большинства? Нужно только дать этим демонстрациям побольше простору, и – дело закипело.