Записки старика

Крайне удивились милые мои посетители, когда я стал отказываться от содержимого в бутылке, так как при одном наливании в чашку сивушный запах, распространившийся по всей избе, изобличил мутную микстуру, называемую в Кежме вином, и состоящую из одного пая этилового спирта 86-й пробы и трех паев ангарской воды. Начались увещевания и упрашивания, и я из вежливости, скрепя сердце, принужден был выпить полчашки вонючей и отвратительной сивухи, и поспешнее закусить куском неказистого и безвкусного калача.

Покрепившись на силах душевных, Арлап Федорович с важностью, подобающею его значению в общественной администрации, приступил к изложению дела, по которому он явился ко мне. Тютя, как и следовало подчиненному, поддакивал только своему начальнику. Не имея подражательного таланта, я не могу передать всей этой курьезной сцены, и потому изложу только самую суть ее. Она состояла в том, что кежемские общественники решились подать прошение в волостное правление и просить о нижеследующем. Пункт 1-й: что старуха Афонькина – волхвистка. Пункт 2-й: что она – оборотень, и в виде кобылы рыскает ночью по деревне и ржет. Что могут засвидетельствовать такие и такие, числом 18 человек. Пункт 3-й: что она, кроме того, из соседнего двора девочку Федькину обращала в собаку и бегала с нею, что кроме сознания девочки подтверждается свидетельствами матери ее, тетки и старшей сестры. Пункт 4-й: что она отрезывает уши коровам для своих волхвований. И пункт 5-й: что она, влезши на луну, откусила кусок ее, что видели 40 человек, готовых подтвердить свои показания присягою. А как все эти, богопротивные преступления совершаемы были явно и не подлежат ни малейшему сомнению, то общество кежемских крестьян просит, дабы повелено было оную богомерзкую волхвистку Афонькину, по снаряжении законного следства, предать уголовному и церковному суду, и выгнать ее как из села Кежемского, так и из всей кежемской волости. Нужно только подвести статейки к каждому пункту отдельные, написать прошение, и переписать его на гербовой бумаге. И вот цвет общества, готового принять присягу в виденном собственными их глазами безобразии, рассчитывая на мою грамотность, шлет ко мне депутацию с предложением пособить им в столь важном и выходящем за пределы снисхождения деле, предлагая при этом богатое вознаграждение: 50 белок, 2 пуда ржаной и по 1 пуду пшеничной муки и рыбы, кроме выпивки, необходимой как при заключении условия, так и при исполнении его.

Трудно представить то удивление, которым я поразил почтенных депутатов, наотрез отказываясь исполнить их просьбу, не смотря на всю, по их мнению, соблазнительность награды. «Это совсем не по мне, и я ни за какие коврижки не прим участья в таком глупом деле», – был мой решительный ответ.

Услыша его, они прежде онемели, как будто на них нашел столбняк, потом стали едва-едва пошевеливать руками и языком, но так несообразно и безотчетно, что все их движения рук походили более на судороги свежеубитой лягушки под влиянием гальванического тока, а из движений губ никак не составлялось ни одного слова. Слышны были какие-то звуки чисто животные, исходящие как будто не из гортани, а из пищевода, для подражания которым нет букв ни в одной человеческой азбуке. Я сидел неподвижно. Предо мной была великолепная картина первобытного человечества, и как жаль теперь, что я не успел за ее поразительностью, проницательнее проследовать все фазы ее кратковременного быта. Это была бы схема постепенного выхода человека из бессловесного состояния. Это было бы для меня целое миросозерцание, как говорят наши фразоточивые составители риторик, пиитик, методик, педагогик и всяких систематических путаниц, произведенных в чины штаб-, обер- и унтер-учебников, изданных якобы для родителей, воспитателей, учителей, наставников и учащихся, и от альфы до омеги никого из них и ничему не учащих и ни в чем не руководящих. Да! Предо мною были ежели не прямые потомки, то по крайней мере не выродившиеся еще племяннички какого-то мезопитека!