Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Почему я должен перестать? Разве я не единственный защитник, посланный Господом Богом этим бедным тварям? Если я замолчу, кто за них заступится? Стало быть, я продолжаю. Барин, как вы можете быть настолько жестоким, чтобы погубить бедных собак? Ведь, в конце концов, эта свора, которую вырастили ваши предки, уже стала частью вашей семьи: она существует в таком виде, все время пополняясь, больше ста лет. Молва о ней облетела всю Россию и дошла до Франции; об этих собаках говорили при заморских дворах, и многие государи писали или давали поручение писать вашим предкам с просьбой прислать щенков. И вдруг, без всякой причины, вы хотите извести такую славную породу! О чем ты только думаешь, батюшка? — вскричал старик, все больше распаляясь. — Да если гы совершишь такое злодеяние, кости твоих родителей перевернутся в гробах, а призрак бедного князя Алексея выйдет из могилы, протянет свои костлявые руки и проклянет тебя… Вспомните-ка, мой благородный господин и любезный хозяин, что собаки князей Грубенских живут и здравствуют, умножаясь в числе, со времен царствования достославного Петра Великого! За что же вы собираетесь теперь так ужасно с ними расправиться? Вспомните, что казнь стрельцов настолько запятнала великого государя, что он с трудом отмылся, и при этом стрельцы были виноваты, а собаки ни в чем не повинны. Их убийство ляжет на вас и ваше княжеское племя вечным позором и неизгладимым бесчестьем, не говоря уж об угрызениях совести, которые станут для вас тяжким бременем. Собака, барин, тоже Божья тварь, ведь недаром в Святом Писании сказано: «Блажен иже и скоты милует!» Как же ты можешь, батюшка, с твоим-то добрым лицом, идти против Божьей воли?.. Глядите, ваша милость: собираясь к вам, я надел чекмень, который носил, когда имел честь быть личным стремянным или, можно сказать, конюшим вашего деда, незабвенного графа Алексея; этот чекмень провисел в шкафу шесть лет; я думал, что буду в нем только на собственных похоронах; глядите, ваша милость, я надел также черкесский пояс, пожалованный мне вашим дедом через три дня после того, как ваша матушка благополучно прибыла в имение; вы, батюшка, тогда еще лежали в колыбели. Приезда этого все опасались, но барин, однако ж, принял невестку с благословением, и через три дня была устроена большая охота. Никто из нас не мог затравить лисицу, разве что наш сосед Иван Рамиров — он чуть не загнал ее; увидев это, я бросился в погоню за окаянным зверем и настиг его, не посрамив хозяйскую честь. Теперь я все сказал; вы можете поступать по-своему, ваше сиятельство, но я не выйду из этой комнаты, покамест не вымолю у вас пощады для собак.

— Чего же ты хочешь, в конце концов? — спросил князь, начиная уже смягчаться от этой долгой речи.

— А того я хочу, барин, чтобы угодно было вашему милостивому сиятельству сперва отрубить мне голову, коль скоро вы по-прежнему желаете повесить или утопить собак. После этого вы сможете убивать невинных тварей сколько пожелаете и никто не посмеет сказать хоть слово в их защиту. Я же предстану перед вашим отцом, дедом и всеми вашими прародителями в этом чекмене, в этом поясе и укажу им на несчастных загубленных животных. Что же скажут при виде этого те, кто холил и лелеял собак да берег их как зеницу ока; что они тогда скажут, я вас спрашиваю? Я человек былых времен, — продолжал старик, качая головой, — и ваши нынешние порядки мне чужды; так что отпустите меня поскорее к тем, чьи привычки я уважал, к тем, кто любил меня, потому что я любил моих бедных собак.

Это было все, на что хватило несчастного старика.

За сильным возбуждением, благодаря которому он довел свою речь до конца, последовал полный упадок сил; голос старика ослаб, дыхание стало прерывистым, ноги подкосились, и, возможно, он упал бы навзничь, если бы князь не поддержал его.

Старый конюший лишился чувств, и его унесли; но горячее заступничество Якова Безухого спасло собак, и псарный двор, которому суждено было впоследствии исчезнуть, на этот раз уцелел.

И мало того, что псарный двор был спасен, князь Данила Борисович после этого подружился со старым Яковом Безухим. Он часто призывал его к себе, чтобы расспросить о прошлом, и, бывало, хозяин и слуга просиживали вместе целыми часами.

Однажды вечером, после одной из таких долгих бесед со стариком, князь послал за мной, и я немедленно явился к нему.

Я застал князя сильно взволнованным.

— Иван Андреевич, — спросил он, — в состоянии ли вы провести со мной несколько часов?

— Я рассчитываю провести с вами всю жизнь, князь, — был мой ответ.

— Да, да, разумеется; но я подразумеваю другое. В состоянии ли вы помочь мне сломать…

Князь замолчал.

— Что сломать? — осведомился я.

— … сломать или пробить каменную стену. Яков только что рассказал мне одну очень странную историю, имеющую отношение к нашей семье и, в частности, ко мне.

Видите ли, Иван Андреевич, я хотел бы доподлинно узнать, болтает ли он вздор или говорит правду. Я не могу впутывать в это дело посторонних и в особенности кого-либо из крепостных; поэтому не откажите мне, Иван.