Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Вот, батюшка, к примеру, наш господин Данила Борисович. У него еще осталось около тысячи душ, стало быть, хозяин мог бы жить по-барски. Ну, и разве он похож на барина? Князь учился в Москве, в каком-то ниверситете (так, что ли их называют? Я в этом не смыслю!), словно какой-нибудь сын лавочника с Кузнецкого моста или с Большой Миллионной, и сидел там, сказывают, на одной скамье рядом с сыновьями сапожников и портных!.. Признаться, мне с трудом в это верится. Эх, Иван Андреевич, вы человек благоразумный и основательный, так скажите мне, ради Бога, возможно ли, чтобы сапожники да портные водили дружбу с князем? И к чему это привело? Ни сапожников, ни портных он не облагородил, а сам набрался у них известных вам манер.

Когда барин сюда приехал, что он приказал первым делом? Вместо того, чтобы устроить прекрасную охоту или закатить для соседской знати один из тех пиров, какие устраивали его предки, хозяин велел:

«Повесить и утопить собак!»

Я его прощаю, ведь этот приказ не был исполнен… Так вот, барин предпочел ходить на посиделки в мужичьи избы, плясать с мужицкими дочками, заставлять стариков рассказывать сказки о царе Иване Грозном или же снова и снова повторять старинные песни казаков и стрельцов! Разве это забавы, достойные князя? Не говоря уж о том, что он скупает по безумным ценам старые книги да образа.

Как-то раз барин увидел старого нищего слепца, который пел гнусавым голосом, прислонясь к базарной ограде, старинную песню в честь святого Владимира. Ах, святые заступники! Слушая эту песню, князь дрожал от удовольствия. Он схватил нищего за руку, заставил его сесть в карету и повез к себе в имение. Приехав туда, барин отвел старого оборванца прямо в свой кабинет и усадил его в красивое бархатное кресло. Когда нищий там удобно устроился, хозяин стал поить его водкой и вином, потчевать отборными яствами с собственного стола, а затем попросил — хотя мог попросту приказать, а в случае отказа отправить бездельника на конюшню — попросил его снова спеть песню о святом Владимире. Увидев тогда, что князь над ним не смеется, старый оборванец запел во всю мочь свой гимн и пропел его от начала до конца, а князь изволил самолично слушать его пение как что-то стоящее. Три дня, батюшка, — вы сами, будучи здесь, это видели — целых три дня барин держал в доме этого грязного нищего; три ночи этот старый пес нежился на пуховой постели; когда же он пропел все свои песни, князь дал ему двадцать рублей, всякой одежды и велел отвести туда, где он его встретил. При этом хозяин весь светился от радости и повторял:

«Эти песни — просто золото, чистое золото! Я все отдал бы за такие сокровища, все, вплоть до последней десятины земли!»

Ну, Иван Андреевич, разве это не безумие?

А когда князю приходит на ум заниматься раскопками, как он говорит, час от часу не легче! Тогда по его приказу не щадят даже старые могилы. Да простит его Господь за то, что он тревожит покой мертвецов в их последнем приюте! Разве вы сами не видели, как барин берет в руки заступ и роет землю, стоя между двумя мужиками? А когда Данила Борисович натыкается на какую-нибудь старую медную безделушку или выщербленный глиняный сосуд, непригодный даже как миска для собаки, он прыгает от радости и заворачивает все найденные вещи в бумагу, словно ожерелье или браслет царицы.

Нет, батюшка, клянусь святым Сергием, в старое доброе время мы жили иначе; в ту пору господа знались только с господами, и не то что не пустили бы на порог такую дрянь, как этот нищий слепец, нежившийся в барских креслах, но даже не дерзнули бы принять у себя людей, стоящих ниже их по званию и состоянию, — таких почитали просто знакомцами и виделись с ними от случая к случаю, а допускали к себе разве что когда оставались свободными места за столом. Такие гости должны были ходить по струнке, как тогда говорили, а если они забывались, то их ставили на место с помощью плети. Именно так следует поступать: если б на горох не мороз, он бы через тын перерос. Так вот живали в добрые старые времена!

Взять, например, князя Алексея. Господи Боже! Как прекрасно он жил! Наша усадьба была сущим раем: сколько богатств! Какое изобилие! Одно столовое серебро весило сто сорок пудов’; в погребе стояли бочки, доверху заполненные целковыми. А медные деньги хранили, как зерно, в амбарных сусеках. У князя было два певчих хора по шестьдесят душ в каждом; пятьсот верховых и двести упряжных лошадей, а также тысяча собак, восемнадцать шутов, дюжина арапов и столько же немых. За большим столом, не считая малых, собиралось, по меньшей мере, сорок сотрапезников. Можно сказать, что наш дом был тогда полной чашей. А сам хозяин какой был барин! Боже правый! Обойдите сегодня хоть целый свет, вы и днем с огнем не сыщите ему равных… Увы! Все это миновало, исчезло без следа: красно лето два раза в году не бывает!

Впрочем, ведя речь о князе Алексее, следует сказать, что не всегда мне счастье выпадало быть у него в милости.