Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Мне думается, что благородный господин расцеловал бы меня, если б я ему это позволил.

Он хотел растолковать мне суть дела, однако нельзя было терять время, так как мороз крепчал и лед с каждой минутой становился все толще.

«Знаю, барин, знаю», — сказал я и бросился с высокого берега, пробил лед головой и вынырнул чуть дальше, в двадцати шагах.

Не прошло и четверти часа, как я проделал тот же трюк три раза, к большому удовольствию князя и крайнему изумлению зрителей.

Я собирался прыгнуть в четвертый раз, хотя голова у меня была в крови, но князь вскричал:

«Ладно, ладно! Довольно на сегодня! Я возвращаю тебе свое благоволение и жалую тебя стаей гончих».

Кроме того, барин изволил пожаловать мне двадцать пять рублей, приказал сопровождать его на всех охотах, подарил ливрею, а чуть позднее сделал меня старшим псарем и женил на одной из горничных, которую в веселую минуту почтил своей милостью.

С тех пор я всегда оставался в чести у моего господина, и могу похвастаться, что был одним из самых любимых его холопов.

На следующий год сподобил меня Господь оказать покойному князю большую услугу, которая окончательно снискала мне его благоволение.

В двадцати верстах от села Низково, за Ундольским бором, есть деревня Заборье. В ту пору жил там отставной капрал по фамилии Соломин. Его уволили со службы по возрасту и из-за боевых ран, полученных им в 1799 году, когда он участвовал в походе Суворова.

Стало быть, жил он в деревне Заборье вместе с молодой женой, которую привез из Литвы, писаной красавицей — говорили, что во всей Руси, Великой и Малой, не сыскать ей подобных.

И вот, вполне естественно, князь Алексей, разбиравшийся в женщинах не хуже, чем в собаках и лошадях, обратил свой барский взор на жену капрала Соломина.

Сначала он хотел (ведь покойный князь был человек воспитанный) заманить ее в имение Грубенских под каким-нибудь благовидным предлогом, но она отвергла приглашение без обиняков, а муж ее рассердился и, бранясь, пригрозил пожаловаться, что его собираются опозорить, самому батюшке-императору, либо обещал собственными руками убить князя, что было бы еще проще.

Как-то раз, помнится, дело было летом, мы отправились на охоту в Ундольский бор и, затравив дюжину лисиц, сделали привал около деревни Заборье.

Князь был грустен и держался в стороне; ни дичь, разложенная на траве, ни пять-шесть стаканов водки, которые он изволил выкушать, не могли развеять неотступной его озабоченности. Он такими пылающими глазами смотрел в сторону деревни Заборье, словно хотел испепелить ее взглядом.

«Что мне ваша дичь? — наконец произнес барин, обернувшись к нам. — Вовсе не такая дичь мне нужна… Ах! Чего бы я только не дал тому, кто принес бы мне лань, что прячется вон там, в деревне!»

С этими словами несчастный князь безнадежно махнул рукой в сторону Заборья.

Едва сказал он свое желание, как я вскочил в седло и пришпорил коня.

Подъехав к дому Соломина, я увидел за оградой женщину, которая прогуливалась по саду, собирая малину. Перескочить через ограду, схватить красотку поперек живота и перебросить ее перед собой через седло было делом одной минуты. Затем я помчался во весь дух, вернулся на то место, где оставил князя, и положил к его ногам женщину, из-за которой он изволил страдать.

— Пусть ваше сиятельство теперь потешится, — сказал я, ибо у меня была сильная охота доказать ему свою преданность.

И вдруг мы видим, как нам навстречу скачет муж красотки; он был в таком бешенстве, что, ослепленный яростью, чуть не раздавил князя копытами своей лошади.

Не могу точно сказать, как все произошло. Припоминаю только, что схватка была жаркой, и капрал был убит на месте. С тех пор прекрасная литвяночка стала жить у Грубенских в уединенном павильоне, который она покинула лишь три года спустя, чтобы постричься в монахини в Зимогорском монастыре. Князь Алексей, никогда не скупившийся, щедро одарил монастырь, построил там церковь и приписал к нему в качестве пожертвования сто десятин земли.

Литвяночка была чудесная женщина: дай ей Бог Царствие Небесное! Пока она жила в имении, ей всегда удавалось сдерживать запальчивость князя. Как только барынька видела, что он начинает сердиться на кого-то из своих холопов, она успевала во время вступиться, да так умело, что не одного провинившегося спасла от уготованной ему порки. Потому, когда пробил ее смертный час, многие молились за нее.

Я сам доложил князю об ее кончине, и это известие, конечно, очень растрогало бы моего господина, если бы в то же самое время я не сообщил ему о том, что издохла его любимая собака Арапка.

И тут мы во второй раз увидели, как плачет наш барин.

«Ах, бедная моя Арапка, — говорил он, — я узнавал твой голос из тысячи голосов других собак! Помнишь, бедняга Яшка, как она выла однажды ночью, и я велел разбудить тебя, чтобы сказать: “Яшка, Арапка жалуется. Погляди, не нужно ли чего-нибудь этой славной собачке?”»

Все именно так и было.

Так вот, князь похоронил Арапку с почестями, заставил попа отпевать ее и даже поставил на собачьей могиле красивое надгробие, остатки которого еще можно увидеть в парке.

III