Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Прощай, мой горячо любимый Борис! Твоя дорогая Варвара… здесь, из-за жестокости твоего…»

— Топор! — вскричал князь. — Дайте мне топор!

Я протянул ему дрожащей рукой топор (Борисом звали его отца, а имя его матери было Варвара).

Схватив топор, князь разнес камень с надписью на мелкие части, а затем крикнул рабочим:

— Крушите! Ломайте! Сегодня же сровняйте этот павильон с землей!

К вечеру павильон был снесен до основания.

На другой день, на рассвете, карета князя ждала нас у ворот имения; мы сели в нее, увозя с собой ящик с останками, прикрытый, словно гроб, черным сукном с серебряным крестом.

— В Макарьевский монастырь, — велел князь кучеру.

Приехав туда, мы увидели монахов, собравшихся во дворе. Ящик поместили в усыпальницу князей Грубенских, а затем при нас отслужили панихиду об упокоении души княгини Варвары.

В тот же вечер князь Данила Борисович, последний из рода князей Грубенских, отбыл в Санкт-Петербург; он взял с собой только меня, а остальных слуг отпустил и дал им вольную.

Три года спустя он умер, не забыв упомянуть в своем завещании меня и Якова Безухого.

Молва о нашей таинственной работе и сломке розового павильона быстро разошлась среди народа. Поскольку слуги видели, как мы выносили из павильона черный ящик, стали толковать, что князь нашел ларец, полный золота и драгоценностей; чтобы поддержать этот слух, Данила Борисович по возвращении в Санкт-Петербург сам стал рассказывать, что Яков Безухий открыл ему тайник, в который князь Алексей заложил некоторые родовые драгоценности. Все поздравляли князя с удачной находкой, а поскольку нам с Яковом Безухим было велено говорить то же самое, все в этом уверились.

II

КНЯЗЬ АЛЕКСЕЙ

— Нет, батюшка, — говорил мне однажды Яков Безухий после своего благополучного заступничества за собак, — нет, в старину люди живали не по-нынешнему. Прежде, если ты был барином, то и жил барином; нынче же, в царствование нашего императора Николая (да хранит его Бог!), все измельчало и стало ничтожным, и величие былых времен с каждым днем чахнет и приходит в упадок; очень может быть, что мир доживает последние годы и вскоре наступит конец света… Ах, батюшка Иван Андреевич, — с тяжелым вздохом продолжал Яков Безухий, — глядя на то, что творится вокруг, я, грешным делом, твержу порой нечестивые слова: «Чем я, Господи, так прогневил тебя, что ты никак не заберешь меня к себе? Ведь моим старым костям давно пора успокоиться вечным сном; тогда мои глаза не глядели бы на нынешние времена и не проливали бы слезы, как сейчас».

Нынче все так измельчало, что служит укором тем, кто видел другие дни. Взять, к примеру, хозяина моего князя Данилу: едва ли наберется у него тысяча душ, а в этом имении осталось всего лишь тридцать или сорок слуг! Разве это дворня для такого дома, как наш? Я-то знаю, что у барина — прекрасные псы, но тебе известно, что без меня несчастную свору извели бы.

Стало быть, остались только собаки.

А где же песенники, где егери, где карлики и шуты, где арапы и немые? Ведь раньше они были частью — слышишь, неотъемлемой частью?! — всякого мало-мальски уважающего себя дома. Ну а теперь, Иван Андреевич, попробуй-ка их найти. Ты и следа их не сыщешь, и не только у моего хозяина, но, смею сказать, у любого русского барина — все господа сегодня живут с удручающей скаредностью. Готов побиться об заклад, что ты не встретишь у нынешних дворян ни одного кучера, умеющего править шестеркой рысаков, — все теперь разъезжают в каретах, убого запряженных парой лошадей, и не боятся, что их примут за людей мелкого ранга или купцов.

Да и на что этим господам лошади? Мы дошли до такой срамоты, когда в какую-нибудь невзрачную коляску закладывают всего одну кобылу; лакей сядет там, спокойно сложа руки крестом, подле хозяина, а барин, сделавшись кучером своего слуги, везет его!.. Ах, любезный Иван Андреевич, это я вам говорю, а мне вы можете верить, тошно видеть, до чего мы низко пали. Просто-напросто можно сказать, что нет сегодня на земле никакого благородства, и, Бог знает, к чему еще это может привести!

Поглядите только, до чего дошли наши дворяне! Одни из них занялись без зазрения совести торговлей, другие женились на купчихах и сами ведут конторские книги. Почему бы им не отпустить вдобавок бороды и не носить штанов, заправленных в сапоги, и кумачовую рубаху навыпуск? Да хоть бы они от этого богатство какое получили! Куда там! Они лишь пуще увязают в долгах; всяк должен больше, чем сможет скопить за всю свою жизнь; что касается доходов, то господа эти без конца жалуются, как долго приходится ждать платежей.

Ах, если бы их отцы, деды и прадеды (Царствие им Небесное!) могли выйти из своих могил, они тут же отправили бы своих любезных детушек и внучков на конюшню⁶, чтобы их там высекли по доброму старому заведению и прописали бы им такие славные припарки кнутом и розгами, что те, должно быть, поостереглись и стали бы жить иначе.